Но его неуемный интеллектуализм идет и того дальше. Он расшифровывает реплику Лира к переодетому Кенту («Тебе 48 лет. Это хорошо. Это лучше, чем 84», – говорю я; в спектакле) как намек интеллектуала Козакова на роман-антиутопию Орвелла «1984 год»! Интересно, как ему такое могло прийти в голову? Или это пишется, чтобы «свою ученость показать»? Опасно пророчествовать, но полагаю, что такие критики не напишут мало-мальски серьезных книг, которые хоть кто-то купит и станет читать, как когда-то читали книги Аникста, Юзовского, М. Туровской или теперь Анатолия Смелянского. Ну, разве что они докатятся до желтизны, откровенных гей-писаний и прочих пиаровских развлечений.

Я, изменив своему правилу, кажется, впервые в жизни ответил на критику, и то не в свой адрес. Я прожил достаточно длинную жизнь в театре и кино, чтобы не обращать внимания на одноразовые критические отзывы в газетах, в которые уже наутро заворачивают на рынке соленые огурцы. Но меня поражает и заставляет грустить явление теперь почти всеобщее. У нас назначают в гении, в неприкасаемые, и самая неудачная продукция этих неприкасаемых будет защищена ангажированной критикой. А есть режиссеры, которых даже неприлично хвалить, признать за ними хоть что-то – дурной тон.

К таким режиссерам относится и П. О. Хомский. Он не принадлежит к той или иной тусовке. Его, да и меня, грешного, может поносить всяк, кому не лень. Не близки властям и покровителям, не ставим и не играем ребусов, до которых так охочи высоколобые (так они числят себя) новомодные критики, не превозносим «голубое» искусство, столь уважаемое пишущими. «Голубое и розовое» к тому же нельзя критиковать из «политкорректности». Это раз. И ни для кого не секрет, что не только у нас, но и во всем мире гейское объединение и всяческая взаимопомощь на всех уровнях давно стала притчей во языцах. Об этом весьма откровенно, смело и политнекорректно недавно говорил по ТВ замечательный художник Михаил Шемякин. Я ничего не имею против геев (среди них бывали абсолютные гении и сверхпорядочные люди еще много веков назад), но согласитесь, когда гей Теннесси Уильямс в своих мемуарах недвусмысленно говорит о том, что в искусстве художник-гей несомненно тоньше, глубже, чем художник-«натурал», а наша гей-компания возводит сие открытие в разряд абсолютных истин, мне хочется возразить им хотя бы одним из тысячи примеров: «Что, А. П. Чехов менее одарен, глубок и тонок, чем Теннесси Уильямс?» Вот в какие эмпиреи меня занесло. Так что, ближе к делу, ближе к трактовке моего, нашего с Хомским Лира.

Для начала какие-то общие, но весьма важные умозаключения о пьесе, без которых не возникло бы нашей трактовки вещи, предполагающей миллион самых разнообразных, какую-то часть виданных мной в театре и кино. Если «Гамлет» Шекспира – пьеса новозаветная по всем параметрам, то «Король Лир», если внимательно вчитаться в текст, в движении и переходе от ветхозаветности к мышлению новозаветными философскими постулатами. В самом деле, Бог сначала употребляется тем же Лиром, да и Кентом, во множественном числе:

Лир и Кент за ним клянутся языческими богами: Марсом и Юпитером. О каком же Новом Завете может идти речь? И брат Эдмонд-Каин предает брата Эдгара – своего рода Авеля. С той лишь разницей, что Авель будет вынужден в честном рыцарском поединке в финале трагедии убить обрекшего на ослепление и последующую смерть их общего отца Глостера, Эдмонда-Каина.

В трагедии Шекспира используется много ветхозаветных мотивов и языческих тем древнегреческой мифологии. Но вот что сразу бросается в глаза: Эдгар – крестник Лира. Что это? Небрежность или сознательное допущение Шекспира? Абсолютно убежден, что Шекспир в этом соборном многофигурном своем сочинении специально сплющивал времена!

Замечено в книге, добавим, в замечательной, подробной, доказательной книге о Шекспире Пинского, что наиболее часто и многопланово употребляется разными персонажами в разных контекстах и смыслах слово «природа». «Природа – ты моя богиня!» – так начинает свой основополагающий монолог безбожник Эдмонд. Читай: никакого другого Бога для Эдмонда нет. Но до этого и Лир воскликнет в сердцах о Корделии, «от которой природа отшатнулась со стыдом!» Лир еще скажет: «Надо переделать свою природу! Такого доброго отца…» Можно приводить еще десятки примеров, оттого желающих отсылаю к книге Пинского и к главе о Лире…

Для нас важно другое. Многозначность слова «природа» в «Короле Лире». Природа в привычном смысле употребления этого слова и фон, а подчас и смысл происходящего. Природа бушует в сцене бури, ослепляет вспышками молний, грохотом грома, вихрем и ураганом, сопровождая бурные взрывы полубезумного старика Лира, бушующего, как и сама природа. Но не менее важно и второе, и третье значение слова: природа человека, природа человеческих отношений и конфликтов, природа страстей, природа политических процессов, распада государства и современных нравов и устоев. В этом смысле одним из важнейших кусков для этой всемирной трагедии нам представляется монолог Глостера в первом акте и его второй картине:

«Вот они, эти недавние затмения, солнечное и лунное! Они не предвещают ничего хорошего. Что бы ни говорили об этом ученые. Природа чувствует на себе их последствия. Любовь остывает, слабеет дружба, везде братоубийственная рознь. В городах мятежи, в деревнях раздоры, во дворцах измены, и рушится семейная связь между родителями и детьми. Либо этот случай, как со мной, когда сын восстает против отца. Или как с королем. Это другой пример. Тут отец идет против родного детища. Наше лучшее время миновало. Ожесточение, предательство, гибельные беспорядки будут сопровождать нас до могилы…»

И все это почти апокалипсическое утверждение говорит о природе еще живого мира и о природе человеческих конфликтов. Одно понятие «природа» перетекает в ее другую ипостась. Мрачная трагедия, рассказывающая об интригах и всевозможных предательствах, о нарушении всех заповедей Нового Завета: не убий, не укради, не возжелай, et cetera, трагедия, где надругательство, пытки, выкалывание глаз, повешение и убийства ни в чем не виноватых и гора трупов в конце. Уничтожено все семейство Лира: поубивали друг друга преступницы и своего рода близнецы, старшие дочери Лира Регана и Гонерилья (одна из них, правда, закололась сама в порыве запоздалого раскаяния, но это дела не меняет. Все равно она скорее не жертва, а активная участница кровавых интриг в борьбе за власть и животные, плотские и беззаконные наслаждения), повешена, предательски удавлена в тюрьме младшая, любимая отцом Корделия и наконец, отмучившись и отмыв свои грехи, скончался и старик Лир. А до того еще смерти Глостера, Корнуэла, слуги и царедворца Освальда, гибель Эдмонда и еще, и еще нам неизвестных и погибающих в междоусобной бойне солдат разных лагерей и стран. Трагедия заканчивается грустными и жесткими словами герцога Альбани:

Долготерпение, терпение – чрезвычайно важные слова и понятия для понимания этой вещи Шекспира. Долготерпение ветхозаветного Иова и терпение как знак добродетели в новом христианском смысле.