— А позвольте узнать, сударыня, сколько там платят, или это так приглашение какое-нибудь? — продолжал расспрашивать простодушный бухгалтер.

— О, нет-с, платят так же, как и в Клубе соединенного общества, — отвечала не менее простодушная Пелагея Кузминишна. — Только не знаю, сколько… да вот, Петинька, Петинька! Сколько ты платишь в танцклассе за урок?

— Целковый! — звонко закричал молодой Кувырков, делая антраша.

— Скажите, пожалуйста, да это просто клад.

— Уж не говорите…

Кадрили шли одна за другой и прерывались только Софьею Ивановной и Савишной, разносившими гостям (как бы нарочно во время танцев) яблоки, пастилу и винные ягоды…»

Получилась пародия на великосветский бал, но сами ее участники, разумеется, не воспринимали бал как пародию. Они были рады отдохнуть от своих трудов и проблем и развлечься так, как это им было доступно. Бахвальства, тщеславия и искреннего веселья на мещанских балах было, пожалуй, не меньше и не больше, чем в светских гостиных.

С самого своего основания Петербург был многонациональным городом. Национальные общины сохраняли свой уклад и вносили особый колорит в пеструю жизнь города.

Одной из самых древних таких общин были финны, или чухонцы: частью потомки прежнего допетровского населения невских берегов, частью эмигранты из финских деревень, из Швеции или Финляндии. Финские деревни сохранились за Охтой, на Крестовском острове, в нижнем течении реки Фонтанки. Мужчины-финны работали извозчиками — вейками, женщины торговали молоком или нанимались в качестве прислуги, их ценили за чистоплотность и старательность, но побаивались, так как они часто обладали крутым нравом и умели «поставить себя».

Финская община вначале собиралась на молитвы вместе с петербургскими шведами в деревянной лютеранской церкви Святой Анны (современный адрес — ул. Большая Конюшенная, 8а). В 1745 году шведская и финская общины разделились. Финская община осталась на прежнем месте, а шведы построили свою церковь рядом — на Малой Конюшенной улице, 1.

Начиная с 1860-х годов в здании был сиротский приют для девочек, работала богадельня, касса для бедных, с 1820-х годов действовали воскресные школы, где юноши и девушки изучали лютеранское вероучение и финский язык. Приходу также принадлежала часовня на финском участке Митрофаниевского кладбища и молитвенный дом в Лахте.

* * *

Вместе с финнами в Петербург приезжали и шведы. Наверное, самым знаменитым шведским семейством в Петербурге была семья Нобелей, получившая свое имя от шведской деревни Остра Ноббелев. Основатель петербургского клана Нобелей Эммануэль Нобель-старший приехал в Петербург в 1842 году и основал механический завод. Во время Крымской войны 1853–1856 годов поставлял в русскую армию вооружение и изобретенные им подводные мины. После войны, в 1859 году, Нобель-старший вернулся в Швецию, оставив предприятие сыновьям. Одним из них был Альфред Бернхард Нобель, организатор и совладелец предприятий по производству динамита почти во всех странах Западной Европы, учредитель Нобелевских премий.

Младший сын в семье Людвиг Нобель — предприниматель, конструктор станков, член Русского технического общества, преобразовал предприятие, оставленное ему отцом, в крупный машиностроительный завод «Людвиг Нобель» (впоследствии завод «Русский дизель»). В 1876 году основал вместе с братьями Робертом и Альфредом нефтепромышленное предприятие в Баку (с 1879 года — Товарищество нефтяного производства братьев Нобель), которое стало крупнейшей нефтяной фирмой в России.

Но нас интересует женская половина семейства Нобелей.

Жена Людвига, Эдла Нобель, приехала в Петербург в 1869 году, работала учительницей в школе при шведской церкви, а после смерти мужа, в 1888 году, возглавила семью. При ней был построен городок для рабочих завода на Лесном проспекте и Народный дом-читальня. Причем строили их архитекторы Р. Ф. Мельцер и В. А. Шретер, получавшие также заказы от императорского дома. Особняк Нобелей (современный адрес — Лесной пр., 21) построил архитектор шведского происхождения Федор Лидваль.

В 1894 году она купила усадьбу Ала Кирьола (Нижняя Кирьола) под Выборгом и построила там красивый усадебный дом. Госпожа Нобель построила в деревне общеобразовательную школу, а позже, в 1906 году, основала в своей усадьбе домоводческую школу для девочек.

Одна из дочерей Эдлы и Людвига Марта Хелена Нобель участвовала в филантропической деятельности матери. Об этом вспоминает Лев Успенский, видевший Марту Нобель в детстве: «Я сижу на диване во грустях: почему это нас с братом ни вчера, ни сегодня не ведут гулять?

Крашеный пол моет Настя. Про эту Настю я знаю, что она — „жена забастовщика“. Он работает на заводах Нобеля, там где-то, на краю света, чуть ли не за Нейшлотским переулком. Когда там забастовка, мужа Насти сажают в тюрьму… Настя тогда переходит жить к нам; почему, я не знаю. Я знаю только, что она ходит обедать в „столовую для забастовщиков“. Чтобы туда попасть, она берет у мамы толстенькую книжечку с билетами: один билет — обед, второй билет — то ли завтрак, то ли ужин, то ли чай. Эти книжечки лежат целыми стопками у нас в прихожей под вешалкой — синенькие такие, пухленькие книжки. И я сам видел, как их однажды привезла к нам в красивом „собственном“ ландо с фонарями не кто иная, как Марта Людвиговна Нобель-Олейникова, мамина знакомая. Швейцар Алексей, выскочив, весь усердие, — „госпожа Нобельс-с!“ — забрал из экипажа тючки с этими книжками и, всем аллюром своим выражая высшую меру почтительности, понес их рысью к нам наверх. Марта Людвиговна, поддерживая еще рукой и без того прихваченную резиновым шнуром — „пажом“ — длинную юбку, сошла с подножки и, улыбнувшись нам с няней (мы были завсегдатаями ее „Нобелевского сада“ (сад у Народного дома Нобелей. — Е. П.), проследовала за ним. Ландо осталось стоять. На козлах, неподвижно смотря перед собой, сидел англизированный кучер-швед, а на заднем сидении, точно так же уставясь в одну точку куда-то мимо кучерского локтя, молча, не шевелясь, пока дама не вернулась, восседал с короткой трубкой в зубах то ли Людвиг Людвигович, то ли Густав Людвигович Нобель — тот самый, словом, кто выставлял забастовщиков за ворота своего завода.

Я запомнил эту сцену, вероятно, потому, что вечером за столом произошла перепалка между мамой и папиным братом Алексеем. Смысл спора мне остался тогда неясным, но дядя Леля ядовито издевался над синими книжками, при помощи которых Марта Нобель подкармливает рабочих, уволенных Людвигом и Густавом Нобелями… „Воистину, правая рука не ведает, что творит левая!“»

Позже Марта Нобель окончила Санкт-Петербургский Женский медицинский институт, вышла замуж за военного врача Георгия Павловича Олейникова, человека передовых взглядов, в молодости дружившего с Александром Ульяновым, работала хирургом в Обуховской больнице, рентгенологом в своей alma mater и врачом-педиатром в детских приютах шведского прихода. Летом она жила с мужем на мызе Ангела по соседству с усадьбой матери.

В 1917–1918 годах Нобели укрывались в Ала Кирьола от большевиков. Затем они уехали в Стокгольм.