Э. Л. Виже-Лебрен

Гугеноты ходили во французскую реформатскую церковь Св. Павла (Большая Конюшенная ул., 25), при которой в 1838 году открылся пансион Шене для девушек мещанского происхождения.

Французское благотворительное общество, расположенное на Васильевском острове, в квартале между 13-й и 14-й линиями, финансировало французскую больницу Марии Магдалины (14-я линия, 59), в которой помимо амбулатории и родильного отделения уже в начале ХХ века имелся рентгеновский кабинет и гидротерапевтическая комната.

Выдающейся француженкой, оставившей свой след в истории Петербурга, была восемнадцатилетняя Мари Анн Колло, вылепившая голову Петра I для «Медного всадника». Петербургская Академия художеств приняла Мари Анн Колло в свои ряды.

Другой француженкой, удостоенной той же чести, стала Элизабет Луиза Виже-Лебрен — художница, дочь живописца и жена торговца картинами, написавшая за свою восьмидесятисемилетнюю жизнь 662 портрета. В том числе около 50 портретов представителей петербургского высшего света. Она прожила в русской столице несколько лет и пользовалась особым покровительством Павла I и Марии Федоровны.

Нельзя не упомянуть еще о двух француженках незнатного происхождения. Это Камилла ле Дантю и Полина Гебль.

Камилла была дочерью Мари-Сесиль ле Дантю, приехавшей в Россию со своим вторым мужем и работавшей гувернанткой в доме генерал-майора П. Н. Ивашева. Камилла жила вместе с матерью в доме Ивашевых, а потом нашла себе место и сама стала работать гувернанткой. Влюбившись в сына Ивашевых Василия, она скрывала свои чувства, так как считала, что разница в их социальном положении непреодолима. Однако когда Ивашев был арестован и сослан в Сибирь, Камилла призналась его семье и выразила желание стать его женой.

К. ле Дантю

Один из родственников Ивашева писал будущему мужу: «…Простота и любезность столько непринужденны, столько естественны, что нельзя не предугадать, нельзя не ручаться за счастье, которое тебе предназначается».

И действительно, супруги искренне полюбили друг друга. Камилла родила мужу трех детей. Но, к сожалению, брак продлился всего 8 лет. Простудившись, беременная четвертым ребенком Камилла скончалась, а ровно через год умер от горя и Василий Ивашев. Мария, Вера и Петр — дети Ивашевых, воспитанные двумя бабушками, посвятили себя общественной деятельности. Наиболее известная из них — Мария Васильевна (в замужестве Трубникова), одна из первых русских феминисток и организаторов «Общества дешевых квартир и других пособий нуждающимся жителям Санкт-Петербурга». Подробнее о ее жизни и работе будет рассказано в 15-й главе 5-й части книги.

Полина Гебль, дочь наполеоновского офицера из Лотарингии, приехала в Москву по приглашению торговой фирмы Дюманси работать продавщицей в магазине, размещавшемся на Кузнецком Мосту. В России Полина познакомилась с молодым дворянином Иваном Анненковым и родила от него дочь, но, когда он предложил ей тайно обвенчаться, она отказалась, не желая обманывать семью Анненкова. После ареста и ссылки возлюбленного Полина собралась за ним в Сибирь. В Петербурге она оказалась проездом, чтобы обратится к императору с просьбой разрешить ей следовать за Анненковым. Здесь она узнала, что Анненков находится в подавленном настроении и помышляет о самоубийстве. Не задумываясь, Полина решила увидеться с ним во что бы то ни стало: «В это время мосты были все разведены, и по Неве шел страшный лед. Иначе, как на ялике, невозможно было переехать на другую сторону. Теперь, когда я припоминаю все, что случилось в ночь с 9-го на 10 декабря, мне кажется, что все это происходило во сне. Когда я подошла к реке, то очень обрадовалась, увидав человека, привязывавшего ялик, и еще более была рада узнать в нем того самого яличника, который обыкновенно перевозил меня через Неву. В этакую пору, бесспорно, не только было опасно пускаться в путешествие, но и безрассудно. Между тем меня ничто не могло остановить, я чувствовала в себе сверхъестественные силы и необыкновенную готовность преодолеть всевозможные препятствия. Лодочник меня также узнал и спросил, отчего не видал так долго. Я старалась ему дать понять, что мне непременно нужно переехать на другую сторону. Он отвечал, что это положительно невозможно, но я не унывала, продолжала его упрашивать и наконец сунула ему в руку 25 рублей. Тогда он призадумался, а потом стал показывать мне, чтобы я спустилась по веревке, так как лестница была вся покрыта льдом. Когда он подал мне веревку, я с большим трудом могла привязать ее к кольцу, до такой степени все было обледеневшим, но, одолев это препятствие, мигом спустилась в ялик. Потом только я заметила, что руки у меня были все в крови: я оборвала о ледяную веревку не только перчатки, но и всю кожу на ладонях.

П. Гебль

Право, не понимаю, как могли мы переехать тогда, пробираясь с такой опасностью сквозь льдины. Бедный лодочник крестился все время, повторяя: „Господи, помилуй“. Наконец с большим трудом мы достигли другого берега. Но когда я подошла к крепостным воротам, то встретила опять препятствие, которое, впрочем, ожидала: часовой не хотел впустить, потому что было уже 11 часов ночи. Я прибегла опять к своему верному средству, сунула и ему денег. Ворота отворились, я быстро прошла до церкви, потом повернула направо к зданию, где были офицерские квартиры, пошла по лестнице, где было темно, хоть глаз выколи, перепугала множество голубей, которые тут свили свои гнезда, потом взошла в комнату, где на полу спали солдаты. Я в темноте пробиралась, наступая беспрестанно им на ноги. Наконец добралась до комнаты Виктора Васильевича.

Это был один из офицеров, которого я знала более других, особенно жену его (фамилии его я не знаю). У них было еще темнее, но я так хорошо знала расположение их комнаты, что ощупью дошла до кровати и разбудила жену Виктора Васильевича, говоря, что мне необходимо видеть его. Он тотчас же вскочил, я объявила, что хочу видеть Ивана Александровича. Он ответил, что никак нельзя, и начал рассказывать, как Иван Александрович хотел повеситься на полотенце, но, к счастью, полотенце оборвалось, и его нашли на полу без чувств. На это я стала ему доказывать, что мне тем более необходимо видеть Ивана Александровича, Виктор Васильевич колебался, я взялась опять за кошелек, вынула сторублевую ассигнацию и показала ему. Тогда сон у него прошел, он сделался сговорчивее и отправился за Иваном Александровичем, а я вышла на улицу и прижалась у какого-то здания, близ которого проходил какой-то канал (или маленькая речка, не знаю, только тут мы всегда виделись с твоим отцом). Это было довольно пустынное место, где почти не было проходящих.

Вскоре Виктор Васильевич привел узника. Мы горячо обнялись, но едва успели обменяться несколькими словами, как Виктор Васильевич начал торопить нас и все время тащил Ивана Александровича за рукав. Чтобы выиграть еще хотя одну минуту, я сняла с себя последнюю цепочку с образом и отдала Виктору Васильевичу. Он немного подождал, потом опять начал сердиться. Делать было нечего, приходилось расстаться. Я успела только передать Ивану Александровичу кольцо с большим бриллиантом, которое посылала ему мать, и сказала, что напишу все, что имею еще передать ему от нее. Мы простились, и надолго этот раз. Иван Александрович, сделав несколько шагов, вернулся, торопливо передал мне кольцо, говоря, что отнимут, и прибавил, что их, вероятно, скоро увезут в Сибирь. Тогда я сняла с своей руки другое, маленькое кольцо, которое всегда носила и которое было составлено из двух очень тоненьких кольчиков. Я разделила их, отдала ему одно, догоняя его, другое оставила у себя и сказала вслед, что, если не добьюсь позволения ехать за ним в Сибирь, то пришлю другую половину кольца. Все это было сделано в одну минуту. Вскоре вернулся ко мне Виктор Васильевич, которого я просила проводить меня из крепости».