Цудзи сохранял полное спокойствие.

– Нитирэн, – с невозмутимым видом промолвил он, – называл себя ничтожнейшим созданием, которое преобразила сутра Лотоса. «Тело – это всего лишь оболочка, общая у людей и животных, в ней сочетаются две жидкости, розовая и белая, как мясо и рыба. Душа находит здесь свое обиталище, это можно сравнить с тем, как лунный свет отражается в грязной луже, или с золотом, завернутым в грязную мешковину».

Луна, отражающаяся в грязной луже…

Сад театра Симбаси тем временем совершенно опустел. Теперь в нем не было ни души, кроме нас с Цудзи и стоявшего за кедром встревоженного шофера.

– Мне хотелось бы кое-что показать вам, господин Цудзи.

– Что именно?

– Гороскоп Его величества, императора Сёвы. Правда, у меня нет его с собой.

– Я не верю в астрологические прогнозы.

– Астрология – довольно точная наука, а не предмет веры. Если бы вы умели читать карту звездного неба, я мог бы доказать вам, что революционная планета Уран занимает в гороскопе императора выдающееся место и тесно связана со зловещей планетой Плутон. Эти две планеты символизируют такие опасные элементы, как уран и плутоний, и мы прекрасно знаем, что из них можно изготовить бомбу, вспышка которой при взрыве будет в тысячу раз более яркой, чем свет солнца. То есть она затмит само-го Бога Солнца. То, что Япония потерпит поражение и на нее будут сброшены атомные бомбы, было записано в гороскопе нашего императора.

– Что за чушь вы несете!

– Я не могу следовать за вами назад в прошлое, господин Цудзи, в котором вы видите будущее спасение Японии. Все это кажется мне наивным. Меня беспокоит не вооруженный нейтралитет – цель, которую вы преследуете, – хотя это противоречит положениям Мирной Конституции. Вооруженный или невооруженный нейтралитет – для меня все едино. Нейтралитет означает для моего поколения утрату веры во что бы то ни было. Я разделяю мнение Исивары-сан о том, что нас ждет атомная катастрофа. Я также полагаю, что атомная бомба – явление вполне совместимое с японской эстетикой и такое же естественное для нас, как наша культура. Я часто размышлял о естественной простоте утвари, используемой во время совершения синтоистских ритуалов. Трехногий табурет, палка, вырезанная из персиковой ветки, на которую привязываются священные клочки бумаги. Эти предметы переносят нас в сакральный мир. Святилище представляет собой пустое тесное квадратное помещение, в котором темно, пищат комары, мерцает зеркало и стоит на коленях священнослужитель. Все, кто когда-либо присутствовал во время совершения синтоистских обрядов, обращали внимание на естественность средств, используемых в синтоизме. Священное место порой обозначают простой веревкой, привязанной к дереву. Та же естественность таится в пустоте святилища, палке, вырезанной из персикового дерева, или привязанных к ней клочках бумаги. Но если вы преодолеете очарование этой естественности, то что вы увидите? Клочки бумаги определенного типа, вырезанные определенным образом; привязанную пеньковую веревку; определенный жест священнослужителя. Было бы большой ошибкой считать, что все это – вполне естественные вещи. Напротив, все это искусственно созданные человеком предметы и явления.

Японская культура постоянно вводит нас в заблуждение, заводит в тупик нашего собственного невежества. Мнение о том, что японская культура по своему характеру близка природе, – недоразумение. Что мы действительно ощущаем, созерцая гладкую гальку в саду дзен, потертую посуду чайной церемонии, пьесы театра Но? Ничто так не отдаляет нас от природы, как опыт, он заставляет нас ощущать свое одиночество. Термины японской эстетики в этом плане очень примечательны, они сосредоточивают внимание на несчастье, хрупкости, недолговечности. На печали вещей. Это признание нереальности человеческого бытия – того, что не может не вызывать сострадания.

Я хочу обратиться к эстетическому трюизму, давно известному западным мыслителям. Почему кусок мрамора, обработанный человеческой рукой и принявший форму Венеры, никогда уже больше не будет рассматриваться как обыкновенный камень, даже если изображение получит повреждения? Камень стал подобием, он как будто исчез, и вместо него появилась Венера. Можно сказать, что мастер уничтожил природу. Сложнейшие изобретения человечества, включая атомную бомбу, являются приспособлениями такого же порядка, как керамическая чашка, используемая в чайной церемонии. Возможно, это звучит ужасно, но атомная бомба является всего лишь еще одним эстетическим средством, передающим идею хрупкости, недолговечности и обреченности мира на гибель.

Кто может, положа руку на сердце, без тени сомнения, с полной уверенностью утверждать, что атомная бомба была ошибкой человеческого разума? Человеческий дух слишком велик – и слишком далек от природы, – чтобы препятствовать собственному уничтожению, каким бы ужасным оно ни было. Керамическая чашка – столь же страшная вещь, как и атомная бомба, если рассматривать ее во всей ее денатурированной естественности.

Цудзи встал и поклонился.

– Приношу извинения за мою непростительную грубость, Цуд-зи-сан. Мои мысли, возможно, не похвальны, но они искренни.

– Я принимаю ваши извинения, Мисима-сан. Но хочу предупредить, что настанет день, когда вы пожалеете о своих словах.

В этот день я покидал берега Сумидагавы без сожаления. В своем искреннем заблуждении я считал себя вольным человеком, сумевшим избежать обязательств перед историей. Несчастный, но независимый, я сел писать рассказ под названием «Патриот». Для его создания я использовал биографию графа Ито Кацусиге, а именно то, что мне стало известно о его участии в мятеже иини-року, вспыхнувшем 26 февраля 1936 года. Копии рукописи я послал члену парламента Цудзи, мадам Омиёке Кейко и самому Ито Кацусиге. Этот рассказ, который я привожу ниже, символизировал мою полную, неограниченную свободу.

Поймите, что мне, Ито Кацусиге, простому лейтенанту Седьмого батальона, Третьего полка Императорской гвардии, участвовать в заговоре 26 февраля 1936 года велел сам принц Коноэ Фумимаро, советник императора. Поймите также, что я считаю семью принца Коноэ и его родственников своими, мы породнились еще в одиннадцатом веке, когда наши земельные владения находились по соседству в Симадзу, в Южном Кюсю. Я испытывал чувство долга перед принцем и его кланом и поэтому выполнил его распоряжение. Кроме того, отец принца Коноэ и мой отец Ито Сигемаса были тесно связаны, они основали в 1901 году общество Черного Дракона. Это была тайная элитарная организация, лелеявшая паназиатские амбиции и настроенная глубоко враждебно к России. Она исповедовала идею войны с царской Российской империей. Военное командование широко поддерживало это общество, и это послужило еще одной причиной того, что принц Коноэ и его приближенные велели мне проникнуть в круг мятежников нинироку.

У принца Коноэ были все основания использовать меня в своих планах борьбы с мятежниками. Один из зачинщиков бунта, капитан Нонака Сиро, командир Третьего пехотного полка Первой дивизии, был моим знакомым со времен учебы в Военной академии. Я помню нашу последнюю ночную пирушку в домике гейши в середине августа 1935 года. В ней, кроме меня и Нонаки, участвовали и другие наши бывшие однокашники. Такие ночные попойки часто заканчивались жалобами и сетованиями по поводу того, что добрые обычаи нашей Военной академии забываются, и на место офицеров, преданных традиционным ценностям, приходит новое поколение военных, выпускников Военного колледжа, настоящих карьеристов и выскочек.