— Сейчас мы все сделаем. Не бойся.

Положила поверх газеты пару сухих поленьев. Чиркнула спичкой:

— Сейчас мы согреемся… Подожди.

Взяла сумку, оставленную на ночь на вешалке. На секунду смутилась: та же самая тетрадь, только страница, которой предстоит быть покрытой знаками, еще белая, пустая…

Надо подточить карандаш, чтобы не сломался.

— Егорка, только ничему не удивляйся, хорошо? Я знаю, что ты хочешь сказать. Я знаю, что ты сдашь зачет. Я знаю, как ты его сдашь. Смотри на меня. Смотри на меня…

Она положила на стол лист бумаги из пачки. Не забыть подточить карандаш… Так. «Воля». Один из основополагающих знаков со многими значениями, все зависит от нюансов, от вписанных смыслов. В пяти измерениях, плюс шестое местами проявляется… Отлично.

— Сашка…

— Молчи и не раскрывай рта. Я серьезно работаю, молчи…

Проекция воли на личность — воля-штрих, плюс собственная воля Егора, которой нельзя пренебречь — воля-два штриха…

Замерцал знак, разворачиваясь во времени. Она закладывала четвертое измерение внутри временной петли — никогда ее такому не учили, она не слыхивала о таком сложном парадоксе, а теперь поздно отступать, какие бы побочные эффекты ни грозили.

Часы затикали медленнее. Маятник завис на секунду, качнулся снова. Сашка улыбнулась во весь рот.

Она могла.

Взяв Егора за руки, она присвоила его, слилась с ним. Вот какой он был светлый, сильный, добрый парень. Вот что из него сделал институт; Сашка поборола внезапную и лишнюю жалость. На пути к резной скульптуре дерево проходит неэстетичную стадию обрубка; полработы дуракам не показывают, но Сашка в последнее время — далеко не дура.

Вот второкурсник Дорофеев. А вот и его вложенная сущность. Как письмо в конверт. Получите и распишитесь.

Руки Егора дернулись в ее руках:

— Сашка…

— Не бойся, — сказала она мягко. — Идем, уже пора идти… Уже полдесятого… Как время пролетело! А два полена до сих пор горят… Идем, ничего. Я повелеваю. Я велю.

* * *

С тех пор, как закрылась дверь, прошел час. Потом другой. Студенты выходили по одному, по двое, кто-то сразу закуривал, кто-то кидался кому-то в объятия, кто-то хохотал, не переставая; постепенно становилось шумно, второкурсники гонялись друг за другом по коридору: «О чем поют воробышки в последний день зимы? Мы дожили, мы выжили, мы живы, живы мы!»

Егор вышел последним. Покачнулся. Схватился рукой за стену.

— Ну?!

Он шагнул вперед и обнял ее. Покачнулся, держась за Сашку, как пьяный за дерево. Сашка, стиснув зубы, покрепче уперлась ногами в пол.

— Как ты это сделала? Как ты это смогла? Как?!

По его небритым ввалившимся щекам катились слезы.

— Ты смогла… Ты… спасибо тебе. Спасибо тебе. Спасибо.

Однокурсники Егора медленно стягивались вокруг, становились кольцом. Сашкин «якорь», установленный в «сейчас», приближался с каждой минутой, и она вдруг с ужасом поняла, что не знает, как выбраться из петли. Время — понятие грамматическое; через несколько минут Сашка опять выглянет в окно и увидит Егора, сидящего на ступеньках между каменными львами. И все опять повторится сначала, только на этот раз Сашка, раздерганная и измученная, не сможет повторить своего подвига и Егор опять провалится… И опять провалится… И опять…

— Все хорошо, — прошептала она. — Тебе надо отдохнуть. Иди, умойся…

В ее ласковом голосе была власть над Егором. Он выпрямился и, в последний раз стиснув ее ладони, побрел сквозь толпу однокурсников по коридору, по направлению к мужскому туалету. Сашке не надо было смотреть на часы, чтобы чувствовать приближение «якоря».

Открылась парадная дверь. В холл вошел Стерх; на длинных полах его черного пальто таяли снежинки.

— Здравствуйте, Николай Валерьевич.

— Здравствуйте, Александра. Поздравляю, вы в кольце с вариациями. В старые времена так наказывали непослушных рабов.

Сашка молчала. Все, что произошло за последние несколько часов (или минут?), отняло у нее столько сил, что она была готова упасть — или расплакаться.

— Я шучу, — сказал Стерх тоном ниже. — Возьмите бумагу. Сосредоточьтесь. Если сумма реальностей выражена через сослагательное наклонение, то, выходя из петли, мы должны прежде всего определить актуальную реальность — текущую, выразить ее через повествование и зафиксировать приказом. Живо! Ошибешься — пишу докладную.

* * *

На другой день, двенадцатого января, Сашка вынесла елку на улицу и укрепила ее в сугробе напротив каменных львов. Елка стояла, как живая, и ветер шевелил гирлянду из золотой мишуры.

Консультация, проводимая Портновым и Стерхом, началась в полдень и закончилась в два. Сашка вернулась из института, легла поверх одеяла и неожиданно для себя заснула.

Ей снился Захар. Он сидел в подземелье, заваленном золотыми монетами с округлым знаком на аверсе. Во сне он увидел Сашку и обрадовался ей. «Ты тоже здесь? Здорово… Мне скучно одному. Я сижу здесь тысячу лет и чищу слова от налипшей грязи. Помоги мне».

И Сашка села — во сне — рядом с Захаром, взяла у него из рук маленькую влажную тряпку и принялась чистить, одну за другой, тусклые монеты. «Ноль» на аверсе менялся от ее усилий — на пятерки, десятки, восьмерки, а когда восьмерки валились на бок — Сашке виделся знак «бесконечность»…

«Давно ты здесь?» — спросила она у Захара. А тот ответил: «Здесь нет четвертого измерения. И третьего нету тоже». И Сашка увидела, что и монеты, и Захар, и она сама нарисованы на плоскости, и время на картине не идет…

Она проснулась, когда было уже темно. За окнами валил снег. Где-то на Сакко и Ванцетти поскребывала лопата дворника.

До экзамена оставалось меньше суток.

* * *

Вечером Сашка попрощалась с хозяйкой и позвонила маме. Ребенок, Валечка, снова был болен, а Валентин уехал в командировку и до сих пор не возвращался. Мамин голос звучал тонко, отрешенно, как из другого мира. «Все будет хорошо», — сказала Сашка, прекрасно зная, что мама ей не поверит.

Чемодан был собран почти наполовину. Сашка подумала, что понятия не имеет, где придется его распаковывать и придется ли вообще. И с удовольствием осознала, что эта мысль нисколько ее не пугает.

Она собрала мусор — старые черновики, конспекты, обрывки бумаги — и в последний раз растопила камин. Исписанная бумага горела плохо.

Кто-то позвонил в дверь. Сашка увидела в окно Фарита Коженникова — и первый раз в жизни не испугалась.

Он вошел. Огляделся. Сел верхом на стул. Сашка еще не закончила с уборкой, кое-где валялись полиэтиленовые кульки, в углу стояли веник, совок и швабра.