Впрочем, когда острота момента прошла, Инге пришлось признать, что у ее головокружительного превращения в сверхчеловека имелось другое, куда более реальное и предсказуемое последствие. Илья умрет. Он перестанет быть. Несмотря на то, что именно это было главной целью всех ее размышлений, Инга вовсе не испытывала приятного возбуждения. Наоборот, мысль показалась отрезвляющей, как снег за шиворотом.

Инга поначалу даже испугалась. Неужели ей его жалко? Она попыталась представить лицо Ильи, чтобы распалить в себе злость, но этого не произошло. Инга не чувствовала вообще ничего: ни страха, ни сострадания, ни ярости. Смерть Ильи была самой неинтересной вещью на свете, не пробуждающей в ней вообще никаких сильных эмоций.

Это открытие тоже было в некоторой степени поразительным, хоть и не вызывало особого трепета. Инге всегда казалось, что если убийство задумывает обычный человек, а не какой-нибудь сумасшедший, то он движим страстной ненавистью, запредельным накалом чувств. До той ночи в беседке все это в Инге и было. Ненависть была, жажда отомстить была. Электрическое покалывание в пальцах и сжимающиеся кулаки. Она помнила все это, но воскресить сами ощущения теперь не могла. Как будто бешенство бесследно покинуло ее, как только в ней поселилась мысль об убийстве. Поначалу оно заменилось тоской, чуть было ее не сломившей, а теперь, когда Инга дала себе волю, холодной расчетливостью. Никаких сомнений или нравственных терзаний она не испытывала. Илья просто должен был умереть, и все.

Но как именно? В голове нарисовался образ в стиле нуар: Инга извлекает из сумочки маленький изящный пистолет и, бросив последнюю драматическую реплику, стреляет в Илью. За секунду до смерти в его глазах вспыхивает осознание заслуженной расплаты. Очень соблазнительная фантазия с одним крупным недостатком: пистолета у Инги не было. Перед ней прошла вереница картин, где маленький изящный пистолет заменялся на пистолет с глушителем, обрез и ружье, но легче не стало. Взять все это было негде.

Следующим в иерархии орудий убийства, по Ингиной оценке, стоял нож, но едва она вообразила, что всаживает лезвие Илье в живот, как ей самой скрутило живот. Несомненным плюсом пистолета, помимо его элегантности, была бесконтактность. Убийца находился на расстоянии от жертвы и не соприкасался с ней. Нож – совсем другое дело. Мысль о том, как он входит в тело (Инга со всей живостью воображения представила сопротивление тканей и даже, кажется, услышала влажный клекот), была настолько омерзительной, что она сразу же с брезгливостью ее отбросила. Не говоря уже о том, что это было грязно и отвратительно, Инга сильно сомневалась, что ей хватит сил.

Это вообще было проблемой, о которой она задумалась только сейчас. Илья был взрослым мужчиной выше ее на голову, почуяв опасность, он мог наброситься на нее, вступить в борьбу и победить. Ингу мало беспокоило, достанет ли ей духа его убить, но вот хватит ли ей сил? Потренироваться на ком-нибудь заранее невозможно, значит, действовать придется наверняка.

По этой же причине Инга отмела идею с удушением – тут ей точно ничего не светит. Некоторое время она рассматривала возможность столкнуть Илью откуда-нибудь, но даже если бы подходящее место нашлось, Инга, опять же, могла физически не справиться.

Оставался самый тихий вариант – отравить. Обилие детективных сюжетов, в которых люди погибали от яда, намекало, что особых усилий не требуется.

Сначала Инга подумала про цианистый калий, но тут же отвергла эту мысль – она не знала, где его взять. Кроме того, само это словосочетание так прочно увязывалось с убийством, что Инге казалось небезопасным рыскать по Москве в его поисках. В книжках травились мышьяком или крысиным ядом (Инге казалось, что это одно и то же), но, кажется, последний раз в прошлом веке. Старомодность метода тоже, увы, навлекала подозрения. Вряд ли в современном мегаполисе Ингин интерес к крысиному яду не вызовет вопросов. В кино все ели снотворное горстями, и это, пожалуй, был неплохой способ – достаточно нагуглить, какие таблетки в большом количестве смертельны, а дальше придумать, как заставить Илью их выпить. Плану все еще явно не хватало деталей, но что-то уже вырисовывалось.

Вставая с кресла, Инга даже негромко рассмеялась. Больше всего ее радовало то невероятное облегчение, которое на нее наконец-то снизошло. Размышлять об убийстве было так просто, что сама эта простота уже приносила удовлетворение. Конечно, пока она никого не собиралась убивать, но ведь ничего не мешало ей и дальше развлекать себя этими мыслительными упражнениями. Планировать убийство было приятно. Планирование ни к чему ее не обязывало. Она просто еще немного подумает о том, как это можно сделать, а уж когда план будет окончательно готов, решит, что дальше. Пока же ничего не нужно решать, ни к чему эта звериная серьезность, пусть все идет своим чередом.

Инга открыла холодильник и скривилась: там был только кефир и нарезанная ломтиками морковь – неопровержимые улики насилия над собой. Инга с отвращением достала морковь и швырнула ее в мусорное ведро. Она подумала, что и тут тоже виноват Илья, ведь это чтобы избежать мыслей о его убийстве Инга несколько недель мучила себя здоровым образом жизни. Хватит. Отныне она будет есть что хочет, делать что хочет и думать о чем угодно. Инга взяла телефон и с мрачным торжеством, как будто это была ее месть, заказала себе пиццу.

Начинать новую жизнь второй раз за месяц оказалось куда проще, чем первый, а главное, неизмеримо приятнее. Для начала Инга отправилась по магазинам. Шопинг вообще-то не был ее любимым развлечением, но она сочла его верным способом удовлетворить поверхностные желания. Инга представляла себе это как в кино: быстрый монтаж под веселую музыку, где она появляется в дверях разных магазинов с растущим количеством пакетов. На деле все, конечно, оказалось не так. Ее скоро утомила и скудость выбора, и очереди в примерочные, и постоянное переодевание. Спустя три часа Инга вышла из торгового центра с возмутительно небольшим ворохом пакетов, зато с твердым намерением найти другие способы баловать себя.

Для этого она решила восстановить свой тиндер, однако и тут ее вскоре ждало разочарование: заново открывшийся ей мир был так же уныл, как и в прошлые разы. Причем на этот раз дело было не столько в самих мужчинах, сколько в их фотографиях. Примерно четверть выкладывала снимки такого ужасного качества, что Инга считала это попросту неприличным – уж в двадцать первом веке можно было бы завести себе нормальный телефон. Однако хуже обстояли дела с еще двумя четвертями – их фотографии были чудовищно претенциозны. Мужчины позировали за рулем дорогих машин, в небрежно накинутых на плечи белоснежных рубашках, надевая запонки, глядя в сторону, запустив пальцы в волосы и ненатурально улыбаясь. Среди них действительно попадалось много симпатичных, но стоило Инге пролистать их постановочные фотографии, как вспыхнувший было интерес моментально гас. О чем она будет говорить с таким человеком? Она не могла даже представить общую тему.

Владельцы подобных фотографий обычно не писали о себе ничего, а если уж расщедривались на подпись, то это был или их рост, или фразы вроде «жизнь не в том, чтобы ждать, когда пройдет буря, а в том, чтобы научиться танцевать под дождем», «a real man can ruin your lipstick, but never your mascara».