Над головой у Фалеса вились слова: «Фалес советовал страдающим запором не оставлять стараний»; над головой Солона: «Чтобы прокакаться, Солон гладил себя по животу»; а над Хилоном: «Хитрый Хилон учил пердеть беззвучно». Под мудрецами располагался еще один ряд фигур, которые восседали на общем унитазе со множеством мест (обычное для римского мира устройство отхожего места). Эти персонажи тоже имели что сказать на эту тему, например: «Попрыгай, и выйдет быстрее» или: «Пошло-пошло».

Можно понимать это как агрессивную, но пользующуюся популярностью издевку над «высокой» культурой. Простые парни в баре любили шутки ниже пояса насчет интеллектуальной сокровищницы элиты и остроумно перефразировали всю эту премудрость в сортирных терминах. Этот элемент, несомненно, присутствует: высокоумие сведено к советам по дефекации. И все же тут есть нечто поинтереснее. Эти надписи не только предполагают, что в баре соберутся люди, умеющие читать, или по крайней мере здесь найдется достаточно грамотных, чтобы просветить неграмотных: чтобы сочинить такую шутку и чтобы ее оценить, требовались кое-какие знания о Семи мудрецах. Если кому-то имя Фалеса ничего не говорило, то вряд ли насмешил бы исходящий из его уст совет, как опорожнить кишечник. Чтобы издеваться над претензиями интеллектуалов, нужно хотя бы немного в них разбираться.

Жизнь в баре представляется весьма разнообразной: и грубый смех при виде сортирного юмора, и споры о том, на чем, собственно, основаны притязания Хилона на славу, препирательства с хозяином, флирт с девчонками. Завсегдатаев многое привлекало в таком заведении: вкусная горячая пища, вечер в более веселой и теплой обстановке, чем собственная тесная квартира, кого-то интересовала и просто возможность напиться. Встречались тут и мечтатели, верившие в счастливый бросок костей, который принесет им богатство, а другие предпочитали смириться со своей участью, лишь бы не рисковать за игорной доской своим малым излишком. Многие из собравшихся могли бы пожаловаться на высокомерие и презрительное отношение своих богатых соседей, на их наглую роскошь. Отсутствие разграничений между богатыми и бедными кварталами в городах империи имело свои плюсы, но означало также, что бедных все время тыкали носом в недоступные им привилегии.

Разумеется, и бедные, и богатые признавали желанность богатства и предпочли бы избежать бедности, будь это в их силах. И если римские рабы хотели всего лишь свободы для себя, а не отмены института рабства, то и бедняки не собирались радикально пересматривать социальный уклад, а хотели всего лишь устроиться получше. За исключением немногих философов-экстремистов, никто в римском мире не верил всерьез, что бедность – почтенное состояние. Так было вплоть до распространения христианства, о чем мы поговорим в следующей главе. А нашим друзьям из дешевого бара в Остии мысль, что богача могут остановить у врат Царства Небесного, показалась бы столь же дикой, как и плутократу, нежащемуся в своем особняке.

В 109 г. Плиний Младший попрощался со своей шикарной загородной виллой, покинул Италию и отправился в четырехнедельное путешествие длиной не менее 3200 км, к берегам далекой Вифинии. Юрист, адвокат и бывший сенатор в свои неполные 50 лет был назначен императором Траяном на должность наместника провинции с ответственным заданием изучить состояние городов. Ему досталась большая территория, простиравшаяся вдоль южного побережья Черного моря и покрывавшая около 40 000 кв. км, включая остатки бывшего Понтийского царства Митридата. Сопровождала его третья жена Кальпурния, младше Плиния лет на 25 (у него не осталось детей ни от одного из его браков). Через несколько лет она вернулась домой после того, как получила известие о смерти своего деда. Плиний так никогда и не вернулся в Италию. Судя по всему, он умер на службе вскоре после отъезда Кальпурнии.

Многие дела Плиния на посту наместника Вифинии оставили след в сотне сохранившихся писем, которыми он обменивался с императором. Речь шла о вопросах обустройства и управления провинцией, судебных спорах, проектах возрождения городов, обсуждались управление финансами и протоколы управления. Тот, кто выбирал и редактировал эти письма для публичного доступа (а это явно неслучайная выборка из архива Плиния), очевидно, позаботился о том, чтобы автор предстал надежным партнером, человеком безукоризненной честности, острым наблюдателем, должностным лицом, принимавшим работу близко к сердцу. Порой он получается даже слишком хорошим.

Из писем видно, что он скрупулезно занимался финансами небольших городов, отчитываясь перед императором о состоянии государственных служб и запрашивая архитекторов и инженеров из Рима. Плиний хлопотал об акведуке в Никомедии, банях в Клаудиополе и театре и гимнасии в Никее. Ему казалось, что шестиметровые стены в этом новом гимнасии были недостаточно прочны, хотя, как он понимал, тут требовалась оценка специалиста. В Никомедии он планировал учредить пожарную команду, на что Траян возражал, что подобные организации могут превратиться в бригады, способные оказать политическое давление, и предлагал ограничиться противопожарным оборудованием. Плиний беспокоился о том, как надо наказывать рабов, поступавших на воинскую службу, к которой допускали только свободнорожденных, о том, следовало ли местному совету Никеи конфисковывать имущество умерших, не оставивших завещания, и о том, будет ли возражать Траян против установления его статуи в здании, где были погребены человеческие останки.

Любому ценному совету императора требовалось не меньше двух месяцев, чтобы достичь Плиния, даже если не случалось никакой задержки в недрах дворца. Однако Траян отвечал регулярно, более того, прорывающийся время от времени раздраженный тон выдает его как автора, писавшего или диктовавшего письма самостоятельно, а не «спускавшего» письма подчиненным. Ну, конечно, пусть человеческие останки соседствуют с его статуей, ворчал он, как вообще пришло Плинию в голову, что это может его оскорбить?

Возможно, это удивило бы обоих – и Плиния, и Траяна, – что 2000 лет спустя их переписка прославится благодаря обсуждению какой-то незначительной группы странных религиозных фанатиков, отнимавших довольно много времени. Речь шла о христианах. Плиний признавался, что не очень понимает, как с ними обходиться. Для начала он предоставил им возможность отречься и казнил только тех, кто отказывался: «Их следовало наказать за непреклонную закоснелость и упрямство».[91] Потом все больше имен было ему представлено в списке христиан, по мере того как люди начали сводить старые счеты с помощью доносов. Плиний все равно давал возможность раскаяться во время следствия, если подозреваемые подтверждали свою искренность возлиянием вина и воскурением ладана перед статуями императора и истинных богов. Но чтобы узнать, что действительно было на уме у этих людей, он решил под пытками допросить двух христианок-рабынь (в Греции и Риме рабам позволялось давать законные показания только под пытками) и заключил, что христианство – это «ничего, кроме безмерного уродливого суеверия». Плинию тем не менее хотелось от Траяна одобрения выбранных методов. Император в целом одобрил, предупредив: «Выискивать их незачем: если на них поступит донос и они будут изобличены, их следует наказать». Перед нами самое раннее обсуждение христианства вне иудейской или христианской литературы.