— Слушайте, у меня к вам просьба, — сказал Братерский. — Мой отпуск… Подорвал моё здоровье. Возникли неожиданные осложнения.

— Серьёзно? Я думал, что СИЗО это так… типа гостиницы?

— Мои друзья постарались, чтобы я узнал российскую пенитенциарную систему во всех деталях. Но речь не об этом. Если вдруг со мной что-то случится, я прошу вас позвонить моему отцу и навестить его. Просто поговорите с ним. Расскажите обо мне.

— Хорошо… Как мне его найти?

— Вы его знаете. У вас есть его телефон.

— Я не знаю вашего отца.

— А вы подумайте об этом без предвзятости.

Я подумал, но в голову ничего не пришло.

* * *

В пятницу, 20 октября, решение созрело, а точнее, выпрыгнуло откуда-то, отчётливое и прозрачное, как залитый в стекло сувенирный жучок.

Это случилось ещё перед планёркой, и я мог бы уйти сразу, но когда все потянулись к столу переговорной, потянулся и я, словно желая проверить себя. Прозрачное чувство внутри меня продолжало разрастаться.

Мне поручили тему про расклейщиков объявлений, которые уродуют разноцветной бумагой стены и заборы. Минут десять её вертели так и сяк, пытаясь всучить то Арине, то молодому Лёше, но в конце концов устало скинули на меня и выдали обширный список инструкций.

Нужно было связаться с управлением архитектуры и МВД, поговорить с жителями домов и выяснить количество расклейщиков, сделать анонимное интервью одним из них и описать легальные способы борьбы.

— И не затягивай, — напутствовал Борис. — Тема очень важная.

Начать мне советовали с посещения квартала, который прошлым утром испохабили распространители объявлений.

Я позвонил Оле и сказал, что уезжаю на несколько дней. Она приготовилась возражать, но я прервал её:

— Я тебе на почту письмо отправил.

В письме я изложил придуманную легенду, в которой правдоподобно, как мне казалось, объясняю своё исчезновение и невозможность связаться со мной. Телефон и ключи от автомобиля я оставил в ящике стола.

Расчистив место, я написал заявление с просьбой уволить меня по собственному желанию и положил его на стол Борису, войдя без стука.

Он ухватил бумагу и окольцевал руками, будто скрывая от посторонних глаз. Заявление он читал внимательно, шевеля губами и с трудом разбирая скачущие буквы. Ждать я не стал.

Проходя по ньюсруму, я слышал возню Нели, её отрывистый разговор по телефону и резкие фразы, которые она скоро переплавит в статью. Вкрадчиво стучала клавишами Арины. Ворчал под нос Виктор Петрович. Я не стал прощаться. Я избавил их от этого неловкого момента.

В холле я подошёл к банкомату и снял все деньги. Получилось 43 400 рублей, не считая копеечного остатка на карте.

День был ясный и почти теплый, до +12 по прогнозу. Едва разъехались офисные двери, меня вытолкнуло наружу волной, и я едва не споткнулся на ступенях крыльца. Нет, никакой волны не было: было лишь отчётливое чувство необратимости, а ещё — чувство открытого пространства, которое возникает на катках и застывших озерах. Если бы я попытался вернуться, оказалось бы, что пространство офиса заполнилось желеобразной субстанцией, и мои бывшие коллеги застыли в позах, которые приняли в момент нашего беззвучного прощания. Они приняли их раз и навсегда.

Я пошёл на север, и по пути завернул во дворы, где потрудились вандалы-расклейщики. У них было много бумаги и мало клея, поэтому объявления трепались на слабом ветру, украшая стены домов, деревья, столбы и даже боковины скамеек у подъезда. Разноцветная бумага каталась под детской площадке, как перекати поле. Кто это мог сделать? Мне было без разницы. Я точно оглох.

По пути я зашел в туристический магазин, купил большой рюкзак, нож, фонарик и спальный мешок, очень хороший и оттого неожиданно тяжелый.

В обувном я выбрал лёгкие сапоги с тёплой подкладкой, а в конторе по прокату бытовых приборов взял дозиметр, оставив в залог его стоимость. В продуктовом по соседству я купил несколько банок паштета, консервированную фасоль, тушенку, хлеб, спички и бутылку воды.

Точкой невозврата я наметил границу города. В городе всё было слишком знакомо. За его пределами будет легче.

Я не думал ни о чём конкретном. Я разрешил мыслям сойти с рельсов и прокладывать новый путь. Мысли текли, обрывались и не накапливались, словно я стал лёгким, матерчатым и проницаемым. Лёгкий ветер продувал голову насквозь.

Оранжевый дворник в парке гонял по асфальту листья. Сипела метла, и сухие листья бросались врассыпную будто не от касания жестких прутьев, а от самого звука. Что бы ни делал дворник, он оказывался в их кольце.

Навстречу шли, громко ругаясь, подростки. Они спорили из-за какой-то игры, запальчиво унижая друг друга. По этой беспощадности было понятно, что в остальное время они сущие ангелы.

Чахлое дерево у дороги пожелтело редкими листьями, словно на ветки приземлилась стая канареек. Некоторое время я смотрел на дерево, загадав желание, которое не мог сформулировать. Одна из канареек спорхнула и полетела вдоль дороги, кувыркаясь как спортивный самолёт. Теперь сбудется.

Армия дорожников на проспекте раскатывала, а может быть, растаптывала свежий асфальт. Он дымился и пах жвачкой из битума. Рабочие переругивались на своём наречии.

Я шёл через знакомые районы. Иногда по-привычке я замечал что-то особенное, из чего можно состряпать статью, замечал потайную стройку, небрежный каскад объявлений, разбитую дорогу. Скоро я перестал замечать даже это.

В промзоне пришлось двигаться по краю проезжей части. Грузовики забирались в гору с воем, сплёвывая чёрный дым. Пахло железной дорогой.

На светофоре водитель МАЗа крикнул через окно:

— Э-э, подвезти?

Я помотал головой и поблагодарил жестом. Он решил, что я глухонемой.

У границы города я сделал привал. Усталости не было. Мне просто хотелось зафиксировать момент.

Мимо вывески с перечеркнутым названием города неслись автомобили; их поток уплотнялся под опорами железнодорожного моста, которые напоминали зубья гигантской расчёски. Она разбирала поток на три ровные струи, которые сразу после моста смешивались с ещё большим остервенением.

Когда-то также мчался и я, всё время отставая на шаг. Сейчас я казался неподвижным и всё же успевал. Я съел банку паштета, который по консистенции напоминал гуталин, и пошагал дальше.

Возле закрытого поста ГИБДД стало натирать ногу. Сев на ступеньки будки с заваренными окнами, я сменил ботинки на купленные сапоги. При ходьбе они приятно хлопали и не давали ногам потеть.

К вечеру я достиг посёлка Шумки и прошёл по его главной улице, ужасно пёстрой от вывесок. У посёлка была необычная архитектура: панельные трёхэтажки выглядели низкорослыми, словно их плющили из нормальных домов. Окна казались прищуренными, подъездные двери сутулыми, как и сами жители. Шумки нагоняли тоску, словно новое время оставило оставило здесь лишь шлейф рекламных конфетти и ничего больше. Я передумал искать ночёвку здесь.