Лиза слепо посмотрела не на Пашку, а как будто бы сквозь, на висевшую за его спиной в оконном проеме луну – тусклый шар с едва заметной неровностью сбоку.

– Ее нужно качать всю ночь, – сказала она. – До рассвета. Не давай ей уйти. Пой ей колыбельную. Я тебя научу.

Он кивнул, протянул свои большие, нескладные руки, и она осторожно переложила в эти руки ребенка.

Никитка бежит. Никитка убил собачку, которая его обижала. Никто не обидит больше Никитку и его стаю.

Никитка поможет стае. Он выполнит приказ Старшей Матери. Она говорит в Никиткиной голове. Рассказывает Никитке, что делать. Вообще-то у нее есть имя – Аньли, но для Никитки она просто Старшая Мать.

Никитка должен найти в лесу мину. Здесь много мин осталось после войны. Никитка был раньше воином. И теперь воин. Просто теперь он за другую стаю воюет.

Никитка нюхает землю, стоя на четвереньках. Отдирает мох и жухлую траву с дерном. Находит место. Роет руками землю. В лицо Никитке летят комья с оборванными корнями и мелкими камушками, а потом он натыкается на деревянную крышку, исписанную значками. Когда-то раньше Никитка умел читать и отличал свои значки от чужих, но больше не умеет. Не отличает.

Никитка роет по бокам деревянного ящика. Он оббит металлической лентой и заколочен гвоздями. Никитка хочет вытянуть ящик из ямы – но он слишком тяжелый. Никитка рычит от натуги, но это не помогает. Тогда Никитка бьет кулаком по крышке, снова и снова. Доска вминается, трескается, окрашивается Никиткиной кровью. Никитка с хрустом выламывает куски досок – руками, зубами…

Никитке везет. Там, в ящике, целых три мины. Две длинные и хвостатые, а под ними – другая, круглая. Никитка раньше знал названия разных мин, а теперь забыл все названия. И все же Никитка знает, что ему нужны длинные. И что с ними нужно быть осторожным. Никитка их вынимает, аккуратно кладет на землю и зарывает яму обратно.

Никитка бежит по лесу, а под мышками у него хвостатые мины. Они тяжелые очень, но Никитка сильный, он справится. Так считает Старшая Мать.

Никитка поможет стае.

Никитка спешит, поэтому спотыкается о торчащий из земли корень, и мина выскальзывает. Он падает на бок и у самой земли ее ловит.

«Никитка упал», – жалуется он в голове Старшей Матери, и она отвечает: «Вставай. Ты – воин. Ты нужен стае».

В котелке на примусе закипает вода. Я высыпаю в воду всю пачку чая и опять сажусь на пол. На полу исписанный книжным шифром дневник капитана Деева и две одинаковые книжки, шутовская и деевская. Две «Алисы». Два зазеркалья.

Вещи многое могут нам рассказать, если правильно их допросить. Я веду допрос неудачно: книги молчат. Я листаю то одну, то другую. Я отхлебываю водку из фляжки. Я пытаюсь найти фрагмент текста, на основе которого сделан шифр. Ничего. Ни пометочки, ни галочки, ни закорючки.

В котелке дымится мазутно-густое, черное. Тонкой струйкой я вливаю туда всю водку из фляжки.

…Я наполняю два стакана тюремным варевом. Из одного я пью. Другой оставляю нетронутым.

Я жду друга, которого не оплакал. И он приходит ко мне.

– Чифирнем? – Вор берет свой стакан и, жмурясь от удовольствия, пьет. – Непонятен ты мне, Циркач.

– Что тебе непонятно, Флинт? – я наливаю нам обоим еще.

Он вдруг резко наклоняет ко мне лицо, гневно таращит опухший глаз:

– Кто такой полковник Аристов?

– Я не помню.

– Кто ты сам таков, если такой волчара у тебя на холке повис?! Назови себя!

– Это просто ошибка. Я артист цирка. Меня зовут Максим Кронин.

Флинт буравит меня немигающим глазом:

– Кр-ронин. Звучная фамилия у тебя. Есть в ней крона древесная. И корона есть царская. Только ты – не царь, а слуга. Ронин, вот ты кто. Не Кронин, а Ронин. Изгнанный хозяином самурай. Вспоминай, кто хозяин? Почему он тебя прогнал?!

– Я не помню.

– Конечно, не помнишь. – Флинт хихикает, внезапно смягчившись. – А монетку твою я стукачу одному отдал. Ему скоро понадобится. Ну – не чокаясь.

Пока он пьет, с него сползает истлевшими лоскутами лицо. Под ним – другое лицо. Тоже мертвое. Лицо Деева.

Его глаза закрыты. Он подставляет пустой стакан, и я плещу ему из котелка, разбрызгивая смолистые капли на пол. Он пьет.

– Где ключ от шифра? – я сую ему в нос «Алису». – На какой странице нужный фрагмент? Что написано в дневнике?!

Не открывая глаз, он трогает книгу посиневшими пальцами. Как будто слепой, читающий азбуку Брайля:

– Я умер неправильно. Ты взял мою женщину. Ты предал Елену.

Он вынимает из моей руки книгу, швыряет на пол – и сливается со стеной.

Я слышал, что мертвые могут многое о себе рассказать, если правильно их допросить. Я не умею допрашивать мертвых. Они приходят и уходят, когда хотят.

Последним приходит Шутов. Вместо лица у него слипшиеся комья земли. Из этих комьев косо торчит кусок нижней челюсти с массивной коронкой. Он заливает в то место, где прежде был рот, густой, как деготь, чифирь. Он говорит, и земля скрипит о металл и кость:

– Ты должен себя найти. Ты опасен. Ты можешь себя убить.

Я прохожу сквозь него и падаю на кровать лицом вниз. Пусть пьет один. Я его не звал. Я звал только Флинта.

Она выбралась на палубу и прошла все четыре стадии превращения за восемь секунд.

Хуань-е – гниение и распад. Это первая стадия, самая неприятная. Увядание. Умирание. Агония. Разрушение. Мучительное обострение нюха. Резкий запах падали и прелой листвы.

Вторая стадия – хэй-е. Чернота. Пустота. Ничто. Нет ни запахов, ни вкусов, ни звуков. Покой и небытие.

Потом бай-най – новорожденность, воскрешение. Третья стадия. Ты одновременно и роженица, и младенец. Молоко приливает к груди, и ты чувствуешь молочный привкус на языке.

Наконец, последняя стадия – синь-сюэ. Молоко превращается в новую кровь. И ты становишься новой плотью.

…Она умела пройти все стадии за восемь секунд. Но дочь ее – нет. Дети таких, как она, после проклятия мастера Чжао погибали во время первого превращения. Они не могли перейти от распада и пустоты к молоку и крови.

Перевертыш совершает переход, когда хочет, – но только не в первый раз. В первый раз за него решает богиня, Небесная Лисица Ху-Сянь. Переживший семь зим и семь весен детеныш чувствует ее зов в одну из ночей на растущей луне. Сопротивляться этому зову мучительно. И бесполезно. Можно сдержаться, задержаться в одной из стадий, оттянуть переход. До полнолуния. На убывающей луне ты неизбежно станешь ничем. И если род твой проклят – ты уже не воскреснешь.