отказывалась затрагивать эту тему и напускала на себя холодность, потому что Гёте не удавалось найти верный тон, но отчасти он и сам не знал, что с ними будет дальше. Так и ходили они вокруг да около, боясь подступить к сути. Шарлотте это не нравилось: она ждала от Гёте большей ясности. Гёте занял оборонительную позицию: «Я бы охотно выслушал все, что ты желаешь мне сказать, но прежде хочу лишь попросить не принимать близко к сердцу если не раздвоенность, то некую рассеянность моей внутренней сути. От тебя мне не нужно скрывать, что мое внутреннее существо отличается от внешнего»[1017]. Так оно и было, ибо в эти дни он пребывал во власти события, о котором пока не решался поведать Шарлотте.

12 июля 1788 года к Гёте обратилась Кристиана Вульпиус – девица в возрасте двадцати трех лет – с просьбой помочь ее брату Кристиану, оказавшемуся в нужде и все еще не нашедшему места после окончания юридического факультета. Дата этой первой встречи навсегда сохранится в памяти их обоих, ибо в этот самый день началась история их совместной жизни.

Родителей Кристианы к тому моменту уже не было в живых, и она вместе с сестрой проживала у тетки в Веймаре. Денег у них не было. Отец, служивший мелким чиновником, в свое время был уволен из-за недочета в делах. Кристиана работала на фабрике Бертуха, где изготавливались искусственные цветы, и была, как тогда говорили, девушкой из народа. Гёте создал множество портретов своей возлюбленной, и на большинстве из них она производит впечатление независимой, уверенной в себе женщины. У нее густые вьющиеся волосы, свободно ниспадающие на плечи. Она не так стройна и тонка, как Шарлотта, а скорее относится к типу приземистых женщин с округлыми формами и огромным обаянием. Мать Гёте, впервые увидев Кристиану, раз и навсегда окрестила ее «сокровищем в постели», вложив в это прозвище всю свою симпатию и одобрение.

Первые несколько месяцев их отношения остаются тайными. Единственный, кто знает об их встречах в доме на улице Фрауэнплан, – это верный слуга и секретарь Гёте Филипп Зайдель. Кристиана входит в дом с черного входа. Устраивать встречи становится проще, когда Кнебель освобождает садовый домик, в котором он проживал в отсутствие Гёте. Герцог, как всегда, первым узнает об этом мужском секрете – и какое-то время эта любовная история так и остается мужским секретом. Первый намек на новые любовные отношения Гёте делает в небольшом стихотворении «Эротикон»[1018], где говорится о «любовных заботах», прогнавших заботы другого рода, – впоследствии эти стихи вошли в «Римские элегии». Этими строками, пишет Гёте в одном из последующих писем, он хотел открыть радости «эротики возвышенным сердцам»[1019], и продолжает: «Не стану отрицать, что втайне очень к ним привязан». После чего следует весьма двусмысленное кокетливое самооправдание: «Я не сделал ничего такого, чем мог бы гордиться, но немало такого, чему могу быть рад»[1020].

Весной 1789 года, полгода спустя, этот мужской секрет становится всеобщим. Каролина Гердер пишет своему мужу, который тоже в свою очередь отправился в путешествие по Италии: «Сама Штейн раскрыла мне тайну, отчего она не собирается поддерживать более добрые отношения с Гёте. Девица Вульпиус у него все равно что Клэрхен, он часто приглашает ее к себе и т. д.»[1021]. Гердер отвечает из Рима, где он уже успел навести справки среди знакомых Гёте: «То, что ты пишешь про гётевскую Клэрхен, меня не столько удивляет, сколько удручает. Бедная девушка – я бы себе такого никогда не позволил! Но тот образ жизни, который он в определенном смысле вел здесь среди грубых, хотя и не злых людей, не мог привести ни к чему другому»[1022].

Схожим образом воспринимает эту ситуацию и Шарлотта: в Италии Гёте испортился. Он стал «чувственным», холодно констатирует она позднее, когда сможет спокойно об этом говорить. В первый год после возвращения Гёте она не могла судить о нем беспристрастно. Ее терзали гнев и обида. Она была уже зрелой женщиной, приближавшейся к пятидесяти; у нее был взрослый сын Карл, сын-подросток Фриц, которого Гёте фактически усыновил, и муж, недавно перенесший инсульт и нуждавшийся в постоянном уходе. Ей нелегко было отказаться от отношений с Гёте, но гордость не позволяла ей за него бороться. И все же она боролась, вступая в противоречие с самой собой. Так новая любовная история Гёте на какое-то время вывела из равновесия эту всегда невозмутимую, совершенную женщину.

В первые месяцы она старалась как можно реже оказываться в Веймаре, предпочитая проводить время в своем поместье Гросскохберг под Рудольштадтом или в разъездах. В конце мая 1789 года, отправляясь в очередное путешествие, она оставила для Гёте послание, которое, судя по ответу Гёте, подводило печальный итог их отношений в последние несколько месяцев. В этом письме, по всей видимости, было столько критики и упреков, что Гёте ничего не оставалось, как занять оборонительную позицию. «Я тянул с ответом, – пишет он, – ибо в подобных случаях непросто оставаться искренним и не ранить чужих чувств»[1023]. Впрочем, он так или иначе ранит чувства Шарлотты, несмотря на то что пытается оправдать свои отношения с Кристианой в самых осторожных выражениях. «Что это за отношения? Кто от них пострадал? Кто претендует на те чувства, которые я подарил этому бедному созданию? Или на то время, которое я с нею провел?»[1024]

Прямой смысл этих слов таков: Шарлотта отвергла возможность физической связи, и поэтому он не считает нужным утаивать от нее, что теперь чувственную сторону любви он переживает в отношениях с Кристианой. Он, конечно, не рубит с плеча, но говорит достаточно откровенно. А если уж подвернулся такой повод, то он продолжает расширять границы собственной свободы: «Но я охотно признаю, что больше не могу терпеть, как ты обращалась со мной до сих пор. <…> Ты следила за каждым моим жестом, за каждым движением, порицая проявления моей натуры»[1025]. Постепенно он все больше входит в раж и настолько утверждается в собственной правоте, что завершает свое послание совершенно неуместными предостережениями относительно потребления кофе: «К сожалению, ты уже давно пренебрегаешь моим советом в том, что касается кофе, и ввела диету, крайне вредную для твоего здоровья»[1026]. И теперь нечего удивляться охватившему ее унынию, ибо кофе только усилил ее «ипохондрические» наклонности. В следующем письме от 8 июня 1789 года – последнем перед весьма продолжительным перерывом – Гёте отказывается от прежнего самоуверенного тона и вместо