Вот недавно в сборную России пришел Слуцкий после вора и бандита по фамилии Капелло. Пришел Слуцкий и сказал: это футбол, вы не в рабстве, получайте удовольствие. И как они заиграли! Славянской командой должен руководить славянский тренер. Моя жесточайшая позиция. Потому что нельзя с тремя переводчиками говорить с Широковым или Глебом в раздевалке.

Знаешь, хоккейный вратарь, которого вы натурализовали, – это что-то. Что он творил на чемпионате мира! Я глазам не верил. Понятно, что Костицыны, ветераны – это великие игроки. Но вратарь! Чистый белорус. Умирал в воротах. Это же бог. Когда играют белорусы, звоню друзьям в Минск. Говорю: сейчас буду болеть за ваших. Практически за наших уже.

– После отставки Кучука из «Локомотива» вы написал «Для меня больше нет этих людей, нет этой команды»…

– Можно сколько угодно говорить об одиозности Смородской. «Локомотив» – это темна вода во облацех. Мне жаль его хотя бы потому, что это уже человек в летах. С ним нельзя так обращаться. Кучук – очень сильный специалист. Но тогда я не знал, что он записывает на камеру момент, когда ему отказали в посещении базы. А генеральная ошибка Кучука в том, что он вернулся в «Кубань». Он был обречен. Эта история очень отвернула от него всех. Но вы не сопереживайте ему очень. Кучук человек богатый. Получил гигантские отступные. Это я думал, что он недоедает. Но потом узнал, что у человека шесть квартир в одном только Минске. Уж поверьте, он живет намного лучше Отарика и братьев Меладзе, вместе взятых. Я наблюдал за ним во время матча. Он ходит и думает про себя: когда прочесть последнюю статью Отара? Если меня завтра уволят, куда поехать? А там уже забивают его команде. Мой друг, 80 тысяч евро в месяц за четыре бездарные игры… Мне кажется, Кучук должен сейчас мои ботинки готовить к концерту, а не жаловаться на жизнь. Когда узнал всю подноготную, подумал: как это я за него заступался?

– Сами вы футболом занимались?

– Я играл в дубле кутаисского «Торпедо». Редким ублюдком, конечно, был. Симулянтом, хуже Деметрадзе. Изображал такую вселенскую боль, что судья рыдал. Я был маленьким, юрким. Меня сравнивали с Григорием Цаавой. Он был чуть старше. Путеводная звезда для меня. Кипиани называл его самым талантливым игроком. А в Грузии меня считали преемником Цаавы. Он играл так. Выходил на поле, зевал. Получал мяч в тридцати метрах от ворот. Выкатывал его на пару миллиметров – и без подготовки бил носком. И мяч попадал в ворота. Это тебе не Сычев. Но будущего у такого негодяя, как я, не было. Если бы я стал футболистом, мы это интервью сейчас не записывали бы.

– Почему все-таки закончили?

– Мама запретила играть. Получил очень серьезную травму. Я пятый в семье. Она не хотела, чтобы я был спортсменом. Это естественное желание – оградить сына от деградации. Тот случай, когда говорят, что спортсмен – дебил в семье. Моя игра в «Торпедо» не приносила доходов. Кушанашвили были нищими. И мама говорила: научись хотя бы семью прокормить, мы и так голодаем. Это были тяжелейшие времена, если говорить без ерничества. И я послушался. Но иногда, когда слышу про зарплату Кокорина, который получает 7 миллионов евро ни за что, начинаю сомневаться: почему не пошел по этой стезе? Но потом задумываюсь: а узнал бы я еще что-нибудь об этом мире, кроме того, что я был бы бездарным футболистом? Ничего не узнал бы. Я не пошел бы на журфак. Не узнал бы даже Гошу Куценко. Не увидел бы Леру Кудрявцеву, которая со всеми подряд… Смотри: вот так я ходил бы по вестибюлю. (Мимо проходит спортсмен в шортах и сланцах). Я бы офигел так ходить. 2016 год на дворе. А он в трусах вышел. Но, знаешь, иногда к нам на «Спорт FM» приходят настоящие спортсмены. Не какие-нибудь футболисты. Я у них спрашиваю: «Вот вы восходите на пьедестал, звучит гимн, как это можно описать?» Они отвечают: «Мама, папа, брат, сестра, школа – и это все пробегает за три минуты». Я бы хотел это испытать. Но мне не дано.

– Что чище – спорт или шоу-бизнес?

– Ну, спорт, конечно. Если по гамбургскому счету. Шоу-бизнес вообще нельзя ни с чем сравнить. Шоу-бизнес – это когда Гриша Лепс долго вспоминает, как тебя зовут, хотя он жил у тебя в квартире три года. Стоит посреди концертного зала и вспоминает: как там тебя, э-э… Иди ты! Если «Динамо» проигрывает «Вильярреалу», то переживает хотя бы тренер.

Стоит на бровке таджик, которого Чиж нанял. А вот дал бездарный концерт артист – ну, что, что? Он получил 70 тысяч евро за шесть песен. Ему насрать на всех. Что вы с ним сделаете? Предъявите претензии? А он ответит: какую песню я плохо спел? Микрофон-то был выключен.

Единственный человек, которого я видел переживающим, что он плохо спел, – это покойный Мурат Насыров. Разрыдался при мне в гримерке в Киеве. «Ты – это я. Я – это ты». Один из музыкантов испортил какую-то там коду. А Насыров – уйгур. Это очень специфичный этнос. Он плакал. Опозорились, мол. Как мне жить дальше? Я эту песню жене написал, а они даже не умеют воспроизвести. А там концерт был в клубе ночью, никто не заметил. Это не Капелло, который с мордой старого гея стоит на бровке и думает: триста миллионов рублей за два месяца… Триста миллионов, старик! За два месяца! И он размышляет: все равно ведь заплатят. Ну, какая разница, как работать? Помню, как Айзеншпис за кулисами бил по лицу участников группы «Динамит». Мол, вы что халтурите? Люди ведь купили билеты. Бах – Зудину, бац по роже покойному Лене Нерушенко. Это был Айзеншпис. Он 14 лет сидел. У него руки тряслись от неправды.

Пошли как-то на концерт Рамазотти. Он выходит на сцену ровно в семь. Показывает на часы, пунктуале… А в зале люди приучены приходить на полчаса позже. И тут начинается: pui che puoi, pui che puoi… И он весь мокрый. И думает: хорошо спел или плохо? Потом я брал у него интервью. Концерт продлился три часа вместо заявленного часа двадцати. Ну, как? Какой смысл, если тебе и так заплатят? Оказывается, он хотел вернуться. Вот и решил: дам-ка я хороший концерт.

– Сейчас вы способны выбежать на поле, как в 2004-м?

– Я собираюсь это сделать. Мне обещали большие деньги, если я выбегу на поле во время чемпионата Европы во Франции. Но для начала надо решить проблему с визой. Потому что я до сих пор числюсь в списке неблагонадежных. Мне говорят друзья: сто тысяч тебе (не рублей), если выбежишь на поле. Я отвечаю, что я выбегу даже в постороннем матче за сто тысяч. Трех зайцев в поле одновременно догоню! Я же не футболист минского «Динамо». Наверное, побегу за эти деньги. Вот сейчас спор идет на эту тему. Конечно, я способен.

– Что на вас нашло тогда?

– Ну, это был позор. Сборная России не играла. Люди семьями приехали. Транспаранты были: Ростов-на-Дону, Нижнекамск… Люди рыдали. Они четыре года собирали деньги, чтобы здесь оказаться. Думаю: побегу-ка я на поле. А тут еще Овчинникова удалили. Хотел сказать игрокам, что они пид…сы. А удаление стало последней каплей. Просидел восемь дней в португальской тюрьме. Восемь! Изображал из себя русского вора, чтобы меня не пи…ли и не отжарили. А в Москве я бы за это заплатил 150 рублей. На суде мне говорят, шесть лет или условное наказание. Какие шесть лет, ребята? Меня убьет бывшая. Шесть лет не платить алименты… Старик, она приедет в Португалию, за…шит президента и вытащит меня из тюрьмы. Чтобы я вернулся на работу и платил ей деньги. Судья знал английский, примерно как я. В каждом его слове почему-то слышалось слово х… Спрашивает: где была ваша голова? Говорю адвокату: скажи, что раскаиваюсь. Потом что-то на судью нашло: ладно, уходите. Вышел и думаю: больше никогда не буду выбегать на поле, вообще в Португалию не поеду. Старик, но если будут хорошие деньги, чтобы можно было заплатить алименты на годы вперед, я летом выбегу.