В какой-то момент вместе со скрипкой я рухнула там же, где стояла. Коул поймал меня, не дав напороться на острые шипы роз, и прижал к своей груди, укутывая в платье. Перед глазами плясали разноцветные круги, а спина ныла – боль эта сделалась тупой, как кошачья царапина, и очень изматывающей. Едва подчиняя себе ватные конечности, я открыла глаза и увидела Джулиана. Он, стоя напротив, часто дышал, металлические пальцы нечаянно переломили гриф скрипки. Сила, что перетекла к нему через музыку, распирала его изнутри.

Я, лишенная половины своей души, и он, получивший ее взамен души собственной.

– Adennill, – прошептал Джулиан, вправляя сломанные пальцы, и кости его срослись как ни в чем не бывало.

Затем он моргнул и оглянулся, впервые глядя на мир глазами Верховного колдуна – серыми, сияющими и с искрами беспрекословного господства, что могли сжечь здесь все дотла.

– Ты как? – спросил Коул, судорожно осматривая меня.

Моя часть клятвы была свершена, и шрам, перечеркивающий правую ладонь, больше не довлел над моей волей. Я снова принадлежала одной лишь себе, чувствуя небывалую легкость в теле вместе с внутренней опустошенностью.

– Не злись на меня, – прошептала я вдруг, и Коул удивленно повел бровью, еще слишком напуганный тем, что видел минуту назад. – Обещаю, когда все закончится, я буду слушаться тебя до конца наших дней. Но… Еще не все.

– Что? О чем ты?

– Молодец, маленькая бывшая Верховная, – перебил его Джулиан, сделав акцент на предпоследнем слове и, к счастью, не расслышав, о чем мы говорили. Подняв с земли рубашку, он натянул ее, когда безобразный рисунок на спине затянулся и исцелился так же, как и его рука. – Раз мы закончили с делами… Что насчет того, чтобы вернуться в дом и отпраздновать Самайн, как подобает семье?

Самайн – великий день и для мертвых, и для живых. Далеко отсюда, в Берлингтоне, дети уже наряжались для вечерних колядок и готовили ведерки для сладостей. Они веселились, не зная, что в эту ночь тьма сгустится под их кроватками и будет мечтать перекусить хотя бы детскими пальчиками, высунувшимися из-под одеяла. Та же тьма сгущалась и в лесу: я видела ее, предвкушающую закат, проступающую между деревьями и подбирающуюся все ближе к особняку. Дойдя до крыльца, она принесет с собой мою расплату – лакричные конфеты с начинкой из кантареллы[13].

– Почему именно лакричные? Потому что я не люблю лакрицу? Что за вздор! Ферн – это скорее лимонные дольки…

– Одри, с тобой все нормально?

Я вздрогнула и обернулась. Коул мялся на пороге балкона, будто не хотел прерывать беседу, что я вела сама с собой. Лишь тогда меня осенило: в какой именно момент я начала разговаривать вслух? И главное, почему я этого даже не заметила?!

– Господи, – прошептала я, обхватив голову руками. – Луна была права. Башня свела меня с ума.

– Да, я понял это еще в тот момент, когда ты решила сделать Джулиана Верховным.

Я нервно хихикнула и прикрыла глаза, втягивая в себя сладкий запах какао, варящегося на кухне, и терпкий мороз, от которого клубилось дыхание. Руки Коула опустились мне на плечи, но не успела я замлеть, как он развернул меня к себе и встряхнул, будто шейкер для коктейлей.

Такой реакции и следовало ожидать. После передачи Верховенства мне потребовалось несколько часов, чтобы вразумительно объяснить свой поступок ковену и убедить их, что я не спятила и полностью отдаю отчет своим действиям. Все это время Коул терпел, дожидаясь удобного момента, чтобы устроить мне взбучку. Немудрено, что он воспользовался им сразу же, как поднялся следом за мной на второй этаж – лишь здесь я могла укрыться от назойливого Джулиана и взглядов, в которых читалось открытое: «Ты идиотка, Одри».

Но Коул оказался удивительно тактичен, поэтому вслух прозвучало лишь:

– В гостиной я ни черта не понял из твоего плана! Зачем ты передала Джулиану Верховенство?!

– Потому что только с его помощью мы можем победить Ферн.

– И как именно ты планируешь это сделать?

«Он испугается, если скажешь правду».

– У меня несколько идей…

– Идей?! Так ты еще не сочинила заклятие?! Как ты планируешь делать это теперь, когда ты больше не Верховная? Сама ведь говорила, дар сотворения подвластен только им…

Вместо ответа я прижала указательный палец к своим губам, заговорщически подмигнув. Мне казалось, что мои мысли предельны понятны, но, когда я пыталась выразить их, выходил полный сумбур. Интересно, все дело в башне или я всегда была такой чокнутой?

«Всегда».

– Боже! – взорвался Коул. – Я уже ничего не понимаю. Умоляю, скажи, что ты знаешь, что делаешь!

– Я знаю, что делаю.

– Спасибо.

Этого ему явно было недостаточно, но, бросив взгляд на серое небо, он проглотил свои бесчисленные вопросы: времени оставалось слишком мало, чтобы тратить его на споры. Поэтому Коул только поставил подбородок мне на макушку и присоединился к созерцанию видов Шамплейн. Вдалеке колыхались гранитные волны, сотканные из голубых прожилок, а на холме и на крыльце дома улыбались десятки тыквенных фонарей, вырезанных ковеном на прошлой неделе. Морган, в семье которой Хеллоуин всегда был под запретом, наклепала штук двадцать таких при помощи одного только ножа – даже без магии! Украшенный, дом выглядел так, будто мы и впрямь готовились отмечать, а не драться.

Между тыквами, едва не топча их, суетился Диего. На его поясе висела складная сумка с торчащими рукоятями ритуальных ножей. В одной лишь дырявой футболке, он что-то бормотал себе под нос и, теребя языком колечко в губе, втыкал ножи по периметру особняка.

– Что он делает? – спросил Коул, явно истосковавшись по ласке за этот месяц: его ладонь непрерывно гладила мою спину поверх свежих ран, охлажденных папоротниковым бальзамом и спрятанных под толстым слоем бинтов.

– Очевидно, готовит землю для визита мертвых. Сегодня как-никак его день, – ответила я, завороженная. Ветер доносил до меня обрывки шепота Диего: латынь, арабский, молитва Дуату. Он отсчитал от последнего воткнутого клинка десять шагов и, окунув следующий нож в морскую соль, вонзил его у кромки леса.

– Я отнес Штруделя в машину подальше от этого психа, – сообщил Коул. – А ты видела лицо Тюльпаны, когда она услышала, что Джулиан теперь их Верховный?..

– Такое не забыть!

Коул сплел наши пальцы, и я прижалась к его плечу, втягивая запах жженого сахара и крови, которую он уже смыл в ванной, но память о которой сохранилась на его коже. Коул приподнял мое лицо и поцеловал так исступленно, что подкосились мои колени. Я внезапно осознала, что это наш первый поцелуй с тех пор, как я зашла в ту злополучную башню, оставив его и весь остальной мир за каменными стенами.