Это было нелегко… Нелегко! Почти силком пришлось Маринедержать себя на месте. Труднее всего одолеть человечность внутри себя, и тольконапоминание о том, что плачущая, проклинающая, умоляющая женщина – лютый враг,который никого никогда не миловал и лишь тешился бы муками жертвы, поменяйсяони местами, – только это помогло Марине устоять.

– Ты еще пожалеешь! – исторгла наконец Джессика. –Пожалеешь!

– О чем? – устало осведомилась Марина, у которой всееще звенело в ушах от ее нескончаемых воплей и проклятий. – Я никого неубивала.

– Не убивала! – зло передразнила та. – Толькособираешься убить, но помни, скоро здесь появятся Хьюго и Линкс. Они-то неповерят, что я могла испариться каким-то загадочным образом! Они будут искатьменя и найдут. Учти, тайна этой комнаты им известна так же хорошо, как мне. Ивот тогда… О, я буду молиться, чтобы господь продлил твои часы, чтобы я ещеуспела увидеть тебя… такой же униженной, как я сейчас!

– Ну конечно, если бы ты молилась о чем-то добром, о чьем-тоблаге, то уже была бы просто не ты, – кивнула Марина. – Однако вотнезадача – Хьюго и Линкс не придут.

– Это еще почему? – фыркнула Джессика.

И тут Марина, торопясь и волнуясь, словно бы вновь переживаяслучившееся, рассказала обо всем, что случилось после того, как Джессика иДесмонд обвинили ее в убийстве Урсулы: о бегстве из замка, поисках Флоры,мерзких признаниях Хьюго и Линкса, мужестве Джаспера и спасительном появленииДесмонда. И когда она закончила словами:

– …и Линкс рухнул наземь рядом с Хьюго! – то услышалапронзительный, нечеловеческий вой.

* * *

И тут Марина почувствовала, что силы ее на исходе. Сгущалисьсумерки, и выдержать ночь в соседстве с Джессикой она не сможет. Ненависть –это истребляющий яд. Ее обжигающее дыхание губит все живое вокруг, и Маринавсерьез опасалась, что не выдержит, задохнется в тлетворных миазмах,заполняющих эту обитель смерти, причем те, что источает Джессика, были кудазловоннее и ядовитее, чем даже трупный яд. Именно сейчас следовало пустить вход то последнее оружие, которое даровала ей судьба… ее последнее средство к спасению:или к свободе, или к смерти. У нее дрожали ноги, когда она вновь приблизилась кДжессике, но в сраженье бросаясь, назад не смотри! – а потому онапротянула к лицу пленницы руку, в которой был зажат ржавый ножичек, иподождала, пока блуждающий, полубезумный взгляд Джессики не сосредоточился нанем – и не вспыхнул.

– Думаешь, я поверю, что ты убьешь меня? – прокаркалаДжессика, голос которой был сорван истошными криками. – Не убьешь! Безменя тебе вовек отсюда не выбраться. И если я умру – ты тоже умрешь!

– Это так, – покладисто согласилась Марина. – Аесли умру я – умрешь и ты. Только смерть у нас будет разной… очень разной!Мгновение боли – для меня, и долгие часы постыдных мучений – для тебя. Водиночестве. В полнейшем одиночестве, Джессика! В последнем, предсмертномодиночестве…

– А ты меня не пугай! – запальчиво выкрикнулаДжессика. – Ты не решишься, все равно не решишься на это!

– На что я не решусь? – подняла брови Марина.

– Убить себя! – хрипло усмехнулась Джессика. – Тыбудешь тянуть до последнего мгновения – и мучиться так же, как я…

– Пока мучения не станут настолько невыносимы, что я решусьпрервать их, – тихо закончила Марина. – Мои мучения прервутся. А твоибудут длиться, длиться…

Джессика зажмурилась и так резко помотала головой, что еевсклокоченные каштановые кудри заметались по полу.

– Нет! Я говорю тебе – нет! А если хочешь испытать моюстойкость – испытывай! Могу себе представить, какие спектакли ты начнешь тутзакатывать, чтобы напугать меня!

Марина глубоко вздохнула, моля господа укрепить ее. Вот он,решающий миг!

– О Джессика, – сказала она тихо, – какие у тебякрасивые волосы… какой чудный каштановый цвет!

Джессика замерла.

– Ты слышала, что волосы у умерших людей еще какое-то времяпродолжают расти? – спросила Марина. – Вот у нас в Бахметеве был одинслучай. В деревне жила женщина – все знали, что ей уже немало лет, однако нанее побольше мужиков заглядывалось, чем на любую девку или молодку. Она ивпрямь была необычайно красива: черные глаза и волосы черные… а все же хоть изаглядывались на нее, но сторонились. Шел слух, будто она ведьма, которая поночам обращается в черную кошку. Так ли, нет – никто не знал доподлинно, однаков один прекрасный день ведьма умерла, и ее похоронили. И начались с той поры вдеревне всяческие беды. То град посевы побьет, то лесной пожар нагрянет, то всестадо поест какой-то ядовитой травы, то кони разом обезножеют, или мор на людейнападет. Позвали знахаря, и он сказал: так, мол, и так, люди добрые, все беды навас оттого нашли, что вы не соблюли старинного завета – не проткнули ведьминосердце осиновым колом, оттого она и после смерти насылает на вас проклятия.Тогда деревенские завострили кол осиновый, пошли всем миром на кладбище,отворили ведьмину могилу и…

– И – что? – с живейшим, злорадным интересом спросилаДжессика. – Она лежала там как живая, с румянцем на лице, и тление некоснулось ее? Так? Скажи, ведь так было?

– Нет, не так, – взглянула Маринаснисходительно. – Семь лет миновало – какой уж там румянец. Она ведь неупырицей кровососущей была, а просто ведьмою! Лежали в могиле одни кости,червями обглоданные, а на черепе вились длинные-предлинные волосы. Они и преждебыли ей до подколенок, а тут выросли ниже пят. Но не это дивно… Знаешь, чтобольше всего напугало тех, кто заглянул в могилку? Волосы те… на добрый аршинот головы… были не черные! Не черные, а какие-то не то рыжие, не то русые.Ведьма-то волосы, оказывается, красила! Говорят, желчь черных жаб, ежели еепрокипятить на ущербе месяца, этакую краску дает, что ее ни дождевой водой несмоешь, ни щелоком не сведешь! И вот что я скажу тебе, Джессика…

Марина перевела дух – и пустила наконец свою последнюю,заветную стрелу:

– Когда-нибудь, через много лет, нас найдут здесь. Мы будемлежать рядом, и ничего не останется от нашей нынешней красоты и молодости.Только волосы… Мои – золотые. И твои – каштановые… до половины. А до половины –белобрысые!

Джессика уставилась на нее неподвижными, расширеннымиглазами. Молчание длилось, длилось… Марине уже показалось, что все, онапромахнулась, и вдруг Джессика забила головой по полу, затряслась, завертеласьна одном месте, будто змея, пронзенная вилами. И закричала – закричала такпронзительно, что у Марины зазвенело в ушах: