У хорошего актера все должно быть понятно из его молчания. «Когда лежишь на траве и смотришь в небо, — говорил Олег Иванович, — думаешь, как хороша природа. Молчащая. Нет ничего более завораживающего, ничего более интригующего. Ни о чем не хочется говорить. Говорящий человек — марионетка, нарушающая одну из проповедей Екклесиаста: „Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово перед Богом… Слова твои да будут немноги“ (Екк. 5:1)».

Молчать Олег Борисов учился в Театре им. Леси Украинки у Михаила Федоровича Романова. Иначе как мистическими романовские паузы назвать было нельзя. Он говорил молодым артистам: «Зачем тут автор написал еще слова? Возможно без слов. Слова — хорошее прикрытие для плохого актера». Брал карандаш с толстым грифелем и начинал безжалостно вымарывать, при каждом движении карандаша приговаривая: «Пусть меня осудят авторы, критики…»

Только Романов мог — без слов. Борисов хотел у него этому учиться, но никак не мог понять, как он это делает. Пробовал его движения разложить по кадрам:

…Вот он подошел к водке.

Выдохнул воздух.

Почесал затылок.

Потер руки.

Рассмотрел рюмку на свет — вроде как его волнует, хорошо ли вымыта.

Потом налил — медленнее некуда.

Перед тем как выпить, еще раз поднес к свету, чтобы убедиться, что не мутная.

Когда опрокинул в рот, проглотил не сразу — сначала прополоскал.

И уж такую гримасу скорчил…

Когда Романова спрашивали, как достигаются эти «длинноты», он от объяснений уходил. Отшучивался. Точнее, прикидывался, что не понимает, о чем спрашивают. «Олег, — говорил он Борисову, — поверь мне, я не всегда помню, какую пьесу в этот вечер играют…»

Как работать с актером, который должен молчать всю картину? Это очень сложная задача. И для режиссера, и, разумеется, для актера. Олег Борисов был одним из тех редких актеров, которые умеют молчать на экране, при этом сосредоточивая все внимание не только режиссерское, но и зрительское. В «Параде планет» он это блестяще продемонстрировал. С легкостью, с артистизмом сидит у костра, о чем-то своем думает. «Он, — рассказывает Вадим Абдрашитов, — сидит у костра, ничего не делает, молчит, но я, как зритель, вижу, что он думает о чем-то своем. Поразительная вещь, поразительный инструментарий, поразительный талант, безусловно».

В сценарии Александра Миндадзе, опубликованном в журнале «Искусство кино», есть сцена, не вошедшая в фильм. Новенький, не склонный принимать военные учения всерьез, никак не возьмет в толк, почему лейтенант запаса Костин — Борисов, надев гимнастерку, повел себя так, будто и впрямь вышел на передний край. «Я понимаю, — говорит он Костину. — Условия, приближенные к боевым. Но зачем уж так приближать?» В «Параде планет» герои, отправившиеся на военные сборы — последние (из-за возраста) в своей жизни, были не просто приближены к боевым условиям. Все шестеро — слесарь с арматурного завода, мясник, водитель троллейбуса, архитектор, грузчик и астроном Костин — Борисов, который по доброй воле упустил возможность наблюдать редкое явление природы — парад планет, выстояли, выдержали, победили. Даже несмотря на то, что их артиллерийский расчет «враги» накрыли до завершения учений. Неделя, проведенная Костиным вне стен обсерватории, оказалась такой насыщенной впечатлениями, что тоже обернулась для него своеобразным парадом планет, правда, земных, а не небесных.

Шестерка не разбрелась, освободившись, по домам, а посвятила остававшееся до завершения маневров время на поиски села Гуськова, где подружившиеся «партизаны», как называли «сборников» кадровые военные, должны были оказаться в том случае, если бы они не были «убиты». Путешествие мужчин, договорившихся не расставаться, не нарушать верности «солдатскому братству», оказалось удивительным — с необычными для повседневной жизни встречами и приключениями.

Город женщин, ночное купание в реке, санаторий для престарелых, одиноких людей, радующихся случайным гостям. Одна из ключевых сцен фильма: женщине, потерявшей в блокадном Ленинграде своих детей, вдруг померещилось, что Костин — Борисов и есть ее пропавший без вести сын.

Костину прошептали: «Скажите ей, что вы ее сын! Не важно. Она завтра забудет. Я сама врач, я знаю. Скажите, не бойтесь!»

— Мамаша… Мама! — с трудом выговорил Костин. — Я здесь, здесь. Вы видите меня?

— Конечно… Почему ты не пьешь? Это хороший чай, свежий, и вот пирожки… Ну-ну, рассказывай. Я же ничего о тебе не знаю. Ты женат?

— Да, мама.

— И дети есть?

— Сын, восемь лет.

— Карточки нет при себе? Вот жалко. А жена кто?

— Она работает. Мы вместе учились. Я пошел в астрономию, она — в школу.

— Ну, расскажи, расскажи еще, я все хочу знать. Какой ты? Веселый?

— Да нет, наверное.

— И неразговорчивый! Почему?

— Не знаю. Не о чем говорить.

— Как так — не о чем?

— Обо всем переговорено. Все, в общем, ясно. Устаешь от слов.

— Есть у тебя друзья?

— Нет… Вернее, есть. Вот эти люди, с которыми я пришел.

— Ты добрый?

— Да нет, не сказал бы…

Молчание Борисова после каждого вопроса несчастной женщины, которой Костин — Борисов не подыгрывал, но которой сопереживал, по-настоящему став на какие-то мгновения ее сыном, не было отчаянным, он владел тишиной в паузах: «Устаешь от слов…» Мнимый сын так не исповедуется.

Не без снобистского, на мой взгляд, оттенка характеристику, данную «Параду планет» журналистом Ярославом Головановым — «фильм из категории „Феллини для бедных“», — к разряду точных, полагаю, отнести сложно. Особенно после дополнения к этой характеристике: «Мода на такое кино со временем исчезнет». Кино о людях, человеческих отношениях, любви и поисках себя — такое, как «Парад планет», фильм-размышление, фильм-притча, фильм-метафора, — не мода. И исчезнет только вместе с исчезновением кинематографа.

О болезни Борисова тогда, во второй половине 1980-х, мало кто из причастных к театру и кино людей был осведомлен. Когда был написан и утвержден сценарий фильма «Слуга», Вадим Абдрашитов и Александр Миндадзе, никого, кроме Борисова, в главной роли не видевшие, еще в те дни, когда обсуждали свой замысел, еще до создания сценария, называли Олега Ивановича «единственным исполнителем», сошлись во мнении, что если его не будет, то не будет и этой картины, позвонили Алле Романовне.

Борисов лежал в больнице. На этот раз причем не по поводу лимфолейкоза. Угодил в Боткинскую лечебницу по «скорой» из-за отравления — опрыскивал без маски, без респиратора какой-то гадостью дом: отказали почки. По Москве тогда разнеслось: Борисов при смерти.

Ему привезли сценарий. Просто почитать. «И Олег, — рассказывает Абдрашитов, — вошел в этот сценарий. Я не хочу сказать, что это его подняло на ноги, но все-таки… Он, что называется, завелся. Сразу, мне кажется, схватил самую суть. Очень интересно стал об этом говорить. Было совершенно ясно, что вряд ли кто-либо из живших тогда