— Ну да. Похоже, когда ты последний раз втыкала шпажку, то здорово промахнулась.

Маленький Жан Монпелье умер от инфлюэнцы в последние месяцы войны. Элен Монпелье впала в ступор. Она не плакала ни тогда, когда гробовщик пришел за крошечным тельцем, ни тогда, когда Жана предали земле. Она продолжала вести себя внешне нормально, в установленные часы открывала бар отеля и отвергала все предложения о помощи, но, как вспоминает мэр в своих дневниках того времени, она стала «ледяной женщиной».

Эдит Бетюн, которая безропотно взвалила на себя многие обязанности Элен, описывает, как несколько месяцев спустя однажды днем в дверях появился худой, изможденный мужчина, с рукой на перевязи. Эдит, которая в этот момент вытирала стаканы, ждала, что он войдет, но он остался стоять на пороге, разглядывая бар со странным выражением на лице. Она предложила ему стакан воды, а когда он отказался войти внутрь, спросила:

— Мне позвать мадам Монпелье?

— Да, дитя мое, — произнес он дрожащим голосом. — Будь так добра.

Мадам Бетюн рассказывает, как Элен неверной походкой вошла в бар и не поверила своим глазам. Она уронила метлу, подобрала юбки и бросилась ему на шею. И закричала так, что переполошила весь город, и даже те из ее соседей, кто очерствел сердцем за годы невзгод и лишений, смахнули нечаянную слезу.

Эдит Бетюн помнит, как сидела под дверью их спальни, прислушиваясь к их сдавленным рыданиям, когда они оплакивали своего незабвенного малыша Жана. Эдит потом с горечью признавалась, что, несмотря на всю любовь к мальчику, она не смогла выдавить ни слезинки, так как после смерти матери разучилась плакать.

История гласит, что за все время, когда «Красным петухом» управляла семья Монпелье, заведение оказалось закрытым, причем на целых три недели, только один раз: в 1925 году. Местные жители вспоминают, как Элен, Жан Мишель, Мими и Эдит, никому ничего не сказав, опустили жалюзи, заперли двери и, повесив табличку «Уехали в отпуск», исчезли. Соседи слегка оторопели, местная газета получила два жалобных письма, а бар «Бланк» — дополнительный доход. Когда их стали спрашивать, где они были, Элен ответила, что ездили в Швейцарию.

— Мы решили, что тамошний воздух будет полезен для здоровья Элен, — добавил месье Монпелье.

— О, действительно, — сдержанно улыбнулась Элен. — Он такой… целительный.

А мадам Лувье написала в своем дневнике, дескать, мало того что хозяева отеля имели наглость уехать, ни с кем не простившись, за границу, так они еще этим гордились, поскольку приехали страшно довольные собой.

Я не знаю дальнейшей судьбы Софи и Эдуарда. Они жили в Монтре до 1930-го, Элен была единственной, кто имел с ними регулярную связь, но она скоропостижно скончалась в 1934-м. После этого все мои письма возвращались с пометкой «Адресат выбыл».

Эдит Бетюн и Лив обменялись четырьмя письмами, делясь информацией, необходимой, чтобы заполнить пробелы. Лив, к которой уже обратились два издательства, начала писать книгу о Софи. Откровенно говоря, она была в ужасе, но Пол тогда сказал, что никто лучше ее не напишет.

Для ее возраста у Эдит Бетюн очень хороший почерк, ровный, разборчивый, с легким наклоном.

Я написала соседу, и тот ответил, что слышал, будто Эдуард заболел, но ничего толком не знает. И подобное отсутствие информации в течение многих лет заставило меня поверить в худшее. Кто-то вспомнил, что именно Эдуард приболел, а кто-то — что это у Софи пошатнулось здоровье. Кто-то сказал, что они просто исчезли. Мими кажется, что Элен говорила, будто они хотят перебраться в теплые края. Но за это время мне самой пришлось столько раз переезжать, что Софи при всем желании не смогла бы со мной связаться.

Здравый смысл подсказывает мне, что двух людей, перенесших голод и нечеловеческие страдания, ничего хорошего ждать не может. Но я всегда предпочитала думать, что сейчас, спустя семь-восемь лет после окончания войны, они — свободные от каких-либо обязательств, — возможно, нашли в себе достаточно сил, чтобы уехать, а потому просто собрали вещи и исчезли. Я хочу верить, что они перебрались в теплые края, где так же счастливы и довольны обществом друг друга, как тогда, когда мы приезжали к ним на каникулы.

Спальня Лив еще более голая и пустая, чем прежде, потому что на следующей неделе она переезжает. Поживет пока у Пола. Она вполне могла бы обзавестись собственным жильем, но никто из них пока не затрагивает эту тему.

Она смотрит на спящего Пола и, как всегда, чувствует радостное удивление оттого, что он рядом, такой мужественный и красивый. Потом вспоминает, что сказал отец, когда они с Кэролайн приходили в гости на Рождество. Пока остальные играли в шумные настольные игры в гостиной, он вызвался помочь ей вытереть посуду. Она неожиданно заметила, что отец странно притих, а когда подняла на него глаза, тот сказал: «Знаешь, думаю, Дэвиду он понравился бы» — и, избегая взгляда дочери, продолжил вытирать посуду.

Она смахивает слезы, которые невольно наворачиваются на глаза, когда она об этом думает (в такие минуты она становится излишне эмоциональной), и переворачивает письмо.

Я старая женщина и могу просто не дожить до этого, но я верю, что однажды появится целая серия прекрасных, смелых и ярких картин без всякого провенанса. На них будет изображена рыжеволосая женщина, отдыхающая в тени пальмового дерева или любующаяся желтым солнцем, ее лицо, возможно, немного постареет, а в волосах будет проглядывать седина, но улыбка останется той же: открытой и полной любви.

Лив смотрит на портрет напротив кровати, и юная Софи, озаренная мягким светом лампы, отвечает ей загадочным взглядом. Лив перечитывает письмо, вглядывается в слова, пытается понять, что написано между строк. Вспоминает умные, проницательные глаза Эдит Бетюн. И в очередной раз перечитывает письмо.

— Эй! — сонно говорит Пол, перекатываясь к ней поближе. Подтягивает ее к себе. Кожа у него теплая, а дыхание сладкое. — Что делаешь?

— Думаю.

— Звучит угрожающе.

Лив откладывает письмо и залезает под одеяло.

— Пол.

— Лив.

Она улыбается. Она всегда улыбается, когда смотрит на него. Потом задерживает дыхание и говорит:

— Ты даже не представляешь себе, как ты хорошо умеешь отыскивать пропавшие вещи.

Появление этого романа очень многим обязано прекрасной книге Хелен Макфейл «Долгое молчание. Жизнь гражданского населения Северной Франции при германской оккупации 1914–1918 гг.», посвященной менее известным страницам истории Первой мировой войны.

Также я хотела бы поблагодарить Джереми Скотта, партнера фирмы «Липмэн Карас», за консультации по вопросам реституции и за проявленное при этом терпение. Если я исказила некоторые судебные вопросы и процедуры в интересах сюжета, то все ошибки и отклонения от принятой практики лежат целиком на моей совести.

Спасибо моим издателям из «Penguin», в частности Луизе Мур, Мэри Эванс, Клер Баурон, Кати Шипстер, Элизабет Смит, Селин Келли, Вивиан Бассет, Райену Дейвису, Робу Лиланду и Хейзел Орме. Особая благодарность Гаю Сандерсу.