бы этот человек за все услуги не попросил у тебя ни пайсы, а только комнатушку да еду дважды в день, неужели ты отказал бы ему?

— Но, господин, разве в целом мире найдешь сейчас такого человека? — с тоской в голосе ответил Бала Чандран.

— Вы согласны? — спросил новый судья, повернувшись к старухе.

Лицо старой женщины просияло. Воздев руки к небу, она стала молиться за здоровье судьи, а потом прикрикнула на Балу Чандрана:

— Пошли домой, старый. Время обедать.

Старуха взяла старика за руку, и все присутствующие дружно рассмеялись.

Перед судьей стояла теперь красивая молодая англо-индианка. Она была так хороша собой, что казалось, будто в ложе для истцов появилась не женщина, а ваза с прекрасными цветами.

— Значит, вы хотите развестись со своим мужем? — переспросил судья.

— Да.

— Ваш муж безработный?

— Нет, он машинист на железной дороге.

Машинист стоял рядом и то и дело вытирал платком лицо. Этот день стал для него большим бесчестьем. Если бы зал суда оказался в одном из вагонов его поезда, он, не колеблясь, пустил бы под откос весь состав.

— Почему же вы хотите развестись с ним?

— У мужа дурно пахнет изо рта. Он каждый день на ночь ест чеснок.

— Почему же вы не заставляете его чистить зубы на ночь?

— Я говорила ему, но он не обращает внимания на мои слова.

— Так выдавите на щетку зубной пасты и суньте ему в рот.

Молодая женщина немного помолчала, а потом добавила:

— Господин судья, он ежедневно вечером забирается ко мне в постель прямо в ботинках.

— Тогда и вы не разувайтесь на ночь, — предложил судья. — Очень легкий способ в два счета отучить его от этой дурной привычки.

— Но, — вмешался адвокат, — по статье такой-то раздела такого-то главы такой-то уголовного кодекса Индии, если муж с женой…

— Помолчите вы, — прикрикнул судья на адвоката. — Кто вам позволил вмешиваться в отношения мужа с женой? — Потом судья продиктовал машинистке решение:

— Если муж и дальше будет пытаться лечь в постель в обуви, жена тоже имеет полное право ложиться спать, не разуваясь.

Теперь перед судьей стоял владелец текстильной фабрики «Чари текстайл милз» Кришнамачари. Он был очень высок и строен. В белой шелковой рубашке и таком же дхоти он был словно божество, только что вышедшее из храма. Его руки, казалось, всю жизнь только и делали, что считали деньги. Он стоял перед судьей спокойно и непринужденно.

— Так вы признаете, — спросил судья, — что ваш рабочий Редди потерял во время аварии на фабрике руку?

— Да, признаю.

— И тем не менее даже после такого признания вы отказываетесь выплатить Редди компенсацию за увечье?

— Да.

— Почему?

— Потому что руку Редди оторвало из-за его же небрежности. Кроме того, из-за его небрежности испорчена машина на моей фабрике.

— На вашей фабрике? А как она стала вашей?

— Господин, я ее хозяин.

— Как стали вы ее хозяином?

— Господин, я вложил в нее капитал. Я потратил на нее семь миллионов рупий.

— А сколько получили прибыли?

— Тридцать четыре миллиона четыреста тысяч.

— А если бы на фабрике не работало ни одного рабочего, какую прибыль получили бы вы?

— Как можно, господин? Откуда взяться прибыли, если на фабрике не будет рабочих?

— Значит, вы признаете, что ваши семь миллионов сами по себе ничего не значат, пока к ним не приложены рабочие руки?

— Выходит, что так, господин, — запинаясь, признал Кришнамачари.

— Почему же вы считаете, что руки, создающие эту прибыль, не владеют фабрикой? Почему не считаете хозяевами фабрики тех, кто приводит ее в действие? И если у одного из них по небрежности — его или вашей — оторвало руку, почему вы не назначаете ему пожизненную пенсию?

— Но ведь это социализм.

— Наше правительство признает социализм.

— Но по параграфу такому-то раздела такого-то главы такой-то хозяином считается… — возразил адвокат.

— Адвокат, лучше защищайте благородных людей, — одернул судья адвоката, а потом повернулся к машинистке и продиктовал:

— Пишите. Кришнамачари вложил в фабрику «Чари милз» семь миллионов рупий, а получил прибыль в тридцать четыре миллиона четыреста тысяч рупий. Следовательно, он вернул себе вложенные им деньги с большими процентами. Поэтому с сегодняшнего дня эта фабрика принадлежит не ему, а тем людям, которые вкладывали и вкладывают в нее свой труд. Далее. Хотя Кришнамачари сам не вкладывал в дело труд, тем не менее он стал единственным собственником этой прибыли. Поэтому суд постановляет — установить пожизненную пенсию Редди, а Кришнамачари отрубить обе руки, так как они не приносят никакой пользы, а нашей стране нужны только работящие руки.

— Что за вздор?

— Судья это или сумасшедший? — зашумели собравшиеся в зале адвокаты.

Новый судья хотел что-то еще добавить, но тут в помещение суда вбежал, поправляя на ходу потертый воротник пиджака, еще один адвокат и закричал:

— Держите его! Это не судья, а мой подзащитный, таксист Викрам… По какому праву уселся он в кресло судьи?!

Когда таксист Викрам явился в суд, судья спросил у него:

— Ваша фамилия?

— Викрамадитья.

— Возраст?

— Две тысячи лет.

— Профессия?

— Водитель такси.

— Признаете себя виновным в том, что в отсутствие уважаемого судьи сели в судейское кресло и тем самым оскорбили уважаемый суд?

Все присутствующие внимательно смотрели на таксиста Викрама. Долго стоял он молча, низко склонив голову, потом медленно поднял ее и ответил:

— Господин судья, жизнь бежит, как такси, а закон ползет не быстрее старой арбы. Я не виноват, господин. Считайте, что я не садился в судейское кресло. Я лишь немножко нажал на педаль акселератора.

— Шесть месяцев тюрьмы, — объявил судья.

Двое дюжих полицейских схватили Викрама и потащили из зала суда.

ДРЕВО ВОДЫ

Перевод И. Рабиновича и И. Кудрявцевой

Наша деревня расположена в долине между грядами каменистых гор. Восточная гряда — голая. Ни деревца, ни кустика, ни травинки. В глубине ее залегли соляные копи. Западная гряда поросла кустарником и акацией. Кое-где над зеленью возвышаются мрачные нагромождения скал. Но под этой угрюмой грядой текут два драгоценных источника — два ключа пресной воды. Около них-то и приютилась наша деревня.

Нам не хватает воды. С детства запомнились мне раскаленное небо, потрескавшаяся, тяжело дышащая земля, темные руки крестьян, бурый блеск их лиц, говорящий о вековой жажде. Лица женщин светлее, они золотисты, но ведь женщины носят воду из ключа. На всем остальном лежит тот же бурый налет: на одежде крестьян, на домах, на земле. Баджра тоже чуть темнее, чем везде, черноватая.

Все воспоминания моего детства связаны с водой — жажда воды, убыль воды, поиски воды. Сердце