обутые галошами валенки, вторят им своим скрипом широкие шины грузовиков. Кажется, что во всем мире слышится сейчас этот зимний прозрачный хруст, кажется, что повсюду разлит этот ослепительный свет, сверкающий чистой белизной.

Но нет, это не так — есть и правый тротуар, темная сторона. Осторожным оценивающим взглядом смотрит оттуда Алеша на сияющий противоположный мир. Он предпочитает оставаться в тени, не выделиться. И есть тому веская причина: шесть дней назад Алеша бежал из исправительного лагеря. С точки зрения властей он теперь беглый заключенный, опасный политический и уголовный преступник. По его следам наверняка пущен весь аппарат правопорядка, включающий милицию, военных и лагерную охрану с собаками. Они сейчас охотники, он — жертва. Для них охота — обычное дело, в меру докучное, в меру занимательное; для него же речь идет о жизни и смерти.

Алеша искоса поглядывает влево. Как сильно, как свободно сияет сегодня солнце на другой стороне улицы! Головы женщин повязаны серыми шерстяными платками, подняты воротники зимних пальто и тулупов. Мужчины в меховых шапках-ушанках; их «уши» опущены по случаю нешуточного мороза. Булочные, бакалейные лавки и общественные столовые уже открылись, промтоварные магазины ждут одиннадцати. Все здесь идет своим чередом, согласно законному расписанию. Кроме него, Алеши, — он вне закона. Не исключено, что откуда-то оттуда, из этой слепящей голубой выси, уставился на землю чей-то прищуренный охотничий взгляд; он шарит по улицам и переулкам, заглядывает в каждую щель, ищет сбежавшего зека.

Надо бы где-нибудь спрятаться, пересидеть. Но где? В публичное место не сунешься. Вокзалы, столовки, парикмахерские, магазины, общественный транспорт — все это слишком опасно для беглеца. Единственная возможность — забраться под чье-то крыло, в чью-то частную квартиру, комнату, угол, где не встретишь милиционера, не услышишь требовательное: «Ваши документы!» Там, затаившись на несколько дней, можно было бы переждать это опасное время. А потом, когда след остынет и поутихнет пыл погони, Алеша попробует сесть на поезд, который увезет его подальше от этих мест, в родной южный город, где есть у него близкий друг Митя Соколов. Митя поможет с бумагами, подделает паспорт, нарисует нужные печати, с которыми можно будет начать новую свободную жизнь…

Чтобы не привлекать излишнего внимания, Алеша шагает деловитой, целеустремленной походкой занятого человека. У витрины книжного он приостанавливается, разглядывает корешки книг. Зайти, что ли? Нет, опасно. Он с сожалением отворачивается и вдруг слышит короткий вскрик.

Что случилось? Это маленькая девочка лет четырех с санками. Как видно, яркие книжные обложки тоже привлекли ее внимание. А может, малышку ослепило яркое солнце, искры света на снежном насте, разноцветные краски инея… Так или иначе, она зазевалась и даже не заметила, как шагнула с тротуара на мостовую, прямо под колеса проезжающих машин.

Все произошло в одно мгновение. Автомобиль «Победа» промчался мимо, девочка осталась лежать на снегу. Истошно закричала какая-то женщина. Повинуясь инстинктивному желанию помочь и не думая ни о чем другом, Алеша бросился к ребенку.

Девочка без сознания, в ее кулачке еще зажата веревка от санок. Сильно хромая, к ним подбегает перепуганная женщина — наверно, мать:

— Наташа! Наташенька!

Она вытягивает вперед руки, чтобы забрать у Алеши девочку.

— Погодите! — останавливает ее Алеша. — Я врач, я помогу…

В его голове уже успел созреть молниеносный план возможного спасения — не столько девочки, сколько его самого. Девочка-то цела, ее здоровью ничего не угрожает — это Алеша определил сразу. А что касается молниеносных озарений, то беглый заключенный является большим специалистом в этой области.

Он деликатно, но твердо отводит руку женщины.

— Не трогайте девочку, ей необходим полный покой. Вы далеко живете? Я помогу отнести ее домой. Берите санки и мой чемоданчик.

Алеша кивает на небольшой чемодан, где содержится все его нынешнее имущество. Одновременно он тревожно поглядывает по сторонам: промедление смерти подобно! Вокруг уже начали собираться люди. Того гляди, нагрянет милиционер, станет составлять протокол, и тогда уже точно пиши пропало. Хромая женщина стоит в нерешительности.

— Не бойтесь, с девочкой ничего не случилось! — говорит Алеша с самым авторитетным видом. Он ведь и в самом деле врач, он знает. — Она просто сильно напугана. Шок. Где вы живете?

Женщина с сомнением смотрит на него, представительного тридцатилетнего мужчину, и оглядывается по сторонам. Она все еще колеблется — не вызвать ли скорую, а заодно и милицию… К Алешиному счастью, именно в этот решительный момент девочка приходит в себя.

— Смотрите, она открыла глаза! Так где вы живете?

— В десяти минутах отсюда… — отвечает хромоножка.

У нее красивый грудной голос. Сейчас он звучит испуганно.

— Пойдемте скорее! — решительно командует Алеша. — Я уверен, что девочка вне опасности, но тем не менее нужно срочно осмотреть ее. Ну что же вы стоите? Берите мой чемодан! Идемте! Я занятой человек и не могу стоять тут вечно.

Пауза длится и длится. Десять секунд. Пятнадцать. Полминуты. Минута. Алеше уже начинает казаться, что в глубине улицы появляется фигура милиционера в шинели. «Надо бежать», — думает он, но тут наконец женщина принимает решение, и это решение — в пользу Алеши. Во многом это происходит благодаря его располагающей к себе внешности: он высок ростом и приятен наружностью. От русского отца унаследовал Алеша светлые волосы и мягкие черты лица, от еврейской матери — черные, слегка навыкате глаза. В эту минуту нельзя не заметить в них выражения нарастающей тревоги. К счастью, опасная ситуация разрешается самым благоприятным образом.

— Ладно, пошли… — женщина приглашающе машет рукой.

Она торопится и от этого хромает еще сильнее. К облегчению ее спутника с девочкой на руках, они почти сразу сворачивают в боковую улицу. Вот и дом.

— Это ваш дом?

— Нет, хозяйский. Я у них домработница. Они меня убьют, если с Наташкой что-то случилось…

Алеша исподтишка разглядывает женщину. Первое впечатление: курносая, и уже не девчонка. Глаза? Глаза серо-голубые, серьезные, озабоченные; вокруг них едва намечена сеточка первых морщинок. Возраст? На вид ей лет двадцать пять, плюс-минус два года. Как знать, как знать — возможно, что-нибудь из этого и выйдет…

— Где