— Возможно, ты и сам был обманут... одним из твоих эмиров, желавшим тебе угодить.

— Никто не посмел бы это сделать. А ты-то с чего говоришь подобные глупости?

— По той простой причине, что я хорошо знаю, как выглядит Истинный Крест. Не один год, с тех пор как вошел в тот возраст, когда смог взять в руки меч и копье, следовал я за ним вместе с королем Бодуэном — Крест всегда несли впереди короля, когда королевству угрожала опасность, и побежденным он оказался лишь в тот день, когда Креста не было рядом! А после его смерти я видел Крест еще ближе, потому что мне было поручено его охранять...

— И что же?

— Ювелиры Дамаска не зря славятся своим искусством, и они сделали прекрасную вещь. Из чистейшего золота. С великолепными камнями и жемчугом. Вот только золото это слишком новое, слишком гладкое: золото Истинного Креста было слегка помятым и поцарапанным. Кроме того, выступ, сделанный для того, чтобы его можно было нести, украшен тремя рубинами и тремя темно-золотыми топазами, а здесь я вижу только рубины. И что же из этого следует?

— Что ты хитер, рыцарь. Я не впервые в этом убеждаюсь, но я полагаюсь на твою честность. Готов ли ты поклясться своей честью и спасением своей души, что говоришь правду?

Глядя султану в глаза и положа на сердце руку в стальной рукавице, Тибо ответил:

— Клянусь спасением моей души, честью и верой, что это другой крест — не тот, у подножия которого я так долго сражался!

Стесненная грудь Балиана расправилась, он глубоко и облегченно вздохнул, когда Саладин жестом приказал унести крест. То, что он сейчас услышал, и та суровая непреклонность, которую проявил Балиан, заставили султана надолго умолкнуть, и никто не решался прервать молчания. В конце концов он решил позволить христианам Иерусалима откупиться: жизнь каждого из мужчин он оценил в десять золотых византиев, за женщин хотел получить по пять византиев, за детей — по одному.

— Конечно, многие смогут заплатить, — ответил Балиан, — но не все. В городе есть немало бедняков, которые неспособны собрать такую сумму. В том числе — женщины и дети, у которых ничего не осталось, потому что вы убили или забрали в плен их защитников.

— Хорошо. В таком случае городу придется уплатить сто тысяч византиев выкупа за двадцать тысяч этих несчастных... И я не уступлю.

Больше ничего от него добиться не удалось, и Балиан, довольный тем, что хотя бы кого-то может спасти, уже собирался возвращаться в Иерусалим, когда султан попросил его немного задержаться: он хотел несколько минут поговорить с его спутником. Балиан, пожав плечами, согласился и, отказавшись от предложенным ему напитков, предпочел ожидать снаружи.

— Ты по-прежнему утверждаешь, будто готов отдать мне Печать? — спросил Саладин. — Ты ведь не ходил за ней после того, как покинул Тивериаду.

— Откуда тебе это известно?

— За тобой и твоим другом следили. Я приказал не слишком вас охранять, чтобы у вас появилось искушение сбежать.

— Эта вещь утратила для меня всякую ценность с тех пор, как оказалось, что в обмен на нее я не могу получить свободы для Иерусалима.

— Как знать...

— Не пытайся меня обмануть, великий султан! Ты слишком давно хочешь заполучить Святой город, чтобы теперь от него отказываться. Я прав?

— Ты прав. И все же мне больно думать, что только из-за твоего упрямства я не могу надеть себе на палец Печать Пророка — благословенно будь его имя до конца времен!

— А мне еще больнее видеть, как рушится под твоими ударами самое прекрасное на земле королевство, служению которому я посвятил всю свою жизнь, и это — моя родина. Тебе трудно меня понять, потому что ты — курд. Подумай об этом, и ты избавишься от сожалений об утрате той крохотной частицы власти, о какой еще продолжал мечтать. Ты — император, и тебе незачем становиться Папой!

Сказав это, он вышел к Балиану. Саладин даже не пытался его удержать. Вернувшись в город, Балиан созвал руководителей тамплиеров и госпитальеров, рассчитывая с помощью сокровищниц двух Орденов выплатить сто тысяч византиев за бедных. Но оказалось, что получить деньги не так просто: несмотря на свое несомненное богатство, те и другие уверяли, будто неспособны собрать подобную сумму. Все, чего ему удалось от них добиться, — это денег на освобождение семи тысяч человек. Как просьбы, так и приказы были бессильны. И, когда Балиан, сам отдавший все, что у него было, начал накипать яростью, Тибо высказал предположение, что большая часть богатств тамплиеров могла уже покинуть Иерусалим.

— Существует возможность, — объяснил он, — выйти из монастыря так, чтобы не проходить через ворота и остаться никем не замеченным... Готов поклясться, что казна уже далеко отсюда!

Эта уверенность опиралась на серьезный довод: ни одного-единственного раза за все время осады он не видел Адама среди братьев, сражавшихся на укреплениях; а когда, после того как Саладин продиктовал свои условия, он отправился в главный дом Ордена, чтобы поговорить с Пелликорном, не знавшие его сержанты, охранявшие вход, сказали, что брат Адам вместе с двумя другими тамплиерами покинул монастырь, как только появились враги, чтобы проводить до побережья группу горожан, пожелавших покинуть Иерусалим и попытаться добраться до еще свободных портов на сирийском берегу, а может быть, и отправиться в Византию.

А почему бы не на Запад, подумал Тибо? Он и в самом деле не очень понимал, что Адаму было делать у этих людей, ставших после смерти императора Мануила очень ненадежными. Зато он прекрасно понимал, что тот мог, сопровождая беженцев, увезти и спрятать в надежном месте сокровищницу Ордена. И почему бы вместе со всеми прочими ценностями ему не вывезти и Скрижали?

Должно быть, Адам, выполнив свою миссию, сейчас уже плывет по морю в Прованс, откуда направится в свою родную Пикардию. Но, даже сознавая, что друг сделал все, чтобы увлечь его за собой, Тибо не мог без глубокой печали подумать о том, что, скорее всего, больше его никогда не увидит. Мысль об этом была не менее горестной, чем если бы он только что потерял брата. А может быть, и больше, чем брата!

А пока надо было собрать побольше золота, чтобы выкупить как можно больше христиан. Что касается Саладина, тот свои обещания выполнял. Марии Комнин, ее дочери Изабелле и другим ее