время набухал животик. Я доплывал до буйков, держался за них и со спущенными трусами загаживал вхлам лазурный берег туристического Бодрума. По дороге назад нашёл браслет на полу, с которым зашёл в столовую отеля, набрал еды в шведке и обожрался, заполнив пустой желудок после такой дрисни.

Приехала француженка-блондинка с бледнейшей аристократической кожей. Я с ней заговорил на её родном. Она даже согласилась пройтись со мной погулять по городу. Я сказал ей, что мне очень нравится Селин. Она училась на что-то связанное с косметикой, что там ещё во Франции они умели. Мы посидели на небольшом пляже. Она закрывалась зонтиком от солнца, такая мертвенно-белая кожа, девушка из северо-запада страны.

Вечером перед ужином я сказал ей, что у меня нет в России ни друзей, ни подруг. Включал ей русский вичхауз, да ещё и с поехавшим видеорядом. Это был Самер, медитатив лук. Я ожидал, что она подсядет ко мне на ужине, но я поел один. Больше она ко мне не подходила. Эта девушка стала последней в моей жизни, в отношении которой я проявил разумную инициативу, зачем-то куда-то звал, что-то ей давал слушать, уделял внимание. Со мной было действительно что-то не так, европейские девушки меня сторонились, а азиатки приковывались, ну и геи само собой. Надо было ей врубить мой любимый Сюисайдвэйв и тогда бы она до конца жизни смертельно боялась подходить к русским.

Со мной там особо никто не хотел якшаться и меня обычно просто не замечали: ни волонтёры, ни гости. Мой говноанглийский ни чуточки не продвигался так.

Я сам ни с кем не стремился сблизиться, вёл себя так, будто меня и не было вовсе.

Заехала моложавая американка в компании с какими-то парнями. Угашенная психотропною коноплёй с багровыми белками она села напротив меня вечером. Я корпел над собой в этот кризисный момент и дёргал одну струну. Ей в таком превосходном состоянии был приятен любой звук, но я ей устроил полноценный индивидуальный концерт. Особенно ей полюбились лучшие композиции Руки Вверх. Она свалила куда-то. Я переместился за стол, где частенько сидел хозяин со своим братом. Там лежали листы с турецкими песнями и аккордами. Ну и я запел, как читал. Туда другие турки сбежались. Некоторые чуть не умерли от смеха.

Иногда я ловил цыплят на участке. Мои две недели в Бодруме пролетели незаметно. Я попросился остаться ещё немного, но приезжали другие волонтёры, место было очень популярным. Перед уездом я спросил француза смог ли он с кем-нибудь переспать. Он был там уже больше месяца и ночевал только в палатке. Он ответил, что один раз со своей землячкой француженкой и ещё раз с турчанкой.

Я поехал на автобусе в следующий пункт, город Эгирдир на озере Эгридир в районе Ыспарты. Вечером меня встретил владетель мини-отеля и проводил до своей койки в комнате, где кроме меня проживал другой волонтёр из штатов. Из окна открывался вид на прекрасное озеро, шумел мелкий прилив. Моим коллегой на месяц стал Джим с западного побережья Калифорнии. Он скопил огромную сумму денег и просто катил куда хотел, ибо гражданство было не постыдным российским. Джим волонтёрил, подрабатывал английским. Перед Турцией он побывал в Италии, где индивидуально занимался с девушкой, которая и стала его возлюбленной. До этого покуролесил с полячкой, украинкой во Львове, с девушками Латинской Америки. Джиму было сорок с небольшим, но выглядел он достойно, накаченный и непомерно самоуверенный.

Утром мы просто расставляли столы на крыше здания, где в свободном доступе располагались всевозможные яства: грецкие орехи, соки, фрукты, овощи, сыры, сладости, сиропы, чаи и многое другое. Гость мог набрать всё что угодно и сколько угодно, сесть за стол под открытым небом, завтракать и созерцать колоссальную гору с одной стороны и огромное озеро с другой. После мы всего лишь убирали посуду, протирали мебель и двигали обратно, чтобы не портилось под солнцем. Всё остальное делали постоянные работники — два молодых пацана. Мы так обжирались с утра, что обед нам был не нужен.

Вечером мы лишь принимали заказы на уже платные блюда и напитки, выбор которых был невелик: местная рыба, курица, раки и по мелочи. Мы докладывали поварихе, та готовила. Мы приносили гостю, под конец убирали посуду со столов, протирали — вот и всё волонтёрство. Нас самих на ужин кормили супом, нутом и салатом из помидор и огурцов, как у нас.

Джим если видел, что гость мало-мальски был настроен на трёп это был его звёздный час. Американец каждому и каждой обязательно говорил, что он из США и из западного побережья Калифорнии. Во что бы то ни стало добавлял про то, что Обама был хорош для мира, но плох для Америки, а Трамп наоборот.

Спустя время Джим начал меня принародно высмеивать. Каждое утро он разыгрывал сцену уровня Голливуда, чтобы это обязательно увидел владелец. Джим прыгал и скакал, жестикулировал… Дринк зе водка, дринк зе водка, шавл зе сноу, шавл зе сноу, хаг зе вуман, хаг зе вуман, райд зе беар, райд зе беар. Я просто улыбался и интересно смотрел, что он отчубучивал. Этот гениальный актёр искренне считал меня человеком второго, третьего или лучше худшего сорта. Он хвалился мне, как покорял горы, как сутками напролёт устраивал пешие походы повышенной сложности.

Рано утром мы выдвинулись, чтобы достичь пика той могучей горы, под которой лежало всё озеро и город. Мне с непривычки было очень тяжело под самым пиком карабкаться вверх по осыпающейся поверхности. Я не мог сдрейфить перед этой надменной выскочкой, который уже давно стоял на вершине и презрительно взирал на меня.

Передо мной открылся потрясающий вид, я вспомнил Кармадонское ущелье. Из-за постоянного общения с американцем я неожиданно осознал, что начал думать по-английски. В тот же самый момент это упорное желание, ради которого я находился там: выучить английский, стать преподавателем, получить сертификат — всё это стало абсолютно никчёмным.

В Эгирдире или Эгридире прошло чуть больше недели, а мне уже всё так набило оскомину. Я не мог свалить, потому что у меня на руках был проклятый билет в Израиль. Надо было как-то продержаться ещё три недели.

Американец почти всё свободное время лежал и играл на ноуте в онлайн-игру на пару со своим родным братом, который находился в Калифорнии. Чтобы не слышать и не слушать его галдёж я отправлялся на многочасовые прогулки или плотно затыкал уши берушами и спал весь день до вечерней работы на ужине. Стёр подчистую всю английскую