жертвы, как они уже делали, когда Британия, Франция, Россия, Германия, США, Италия, Япония объединились для оккупации и разграбления Пекина в 1900 г. под предлогом подавления боксерского восстания, они не смогли договориться о разделе огромной туши. Тем более, что одна из самых молодых держав — Соединенные Штаты, все более утверждающиеся в западной части Тихого океана, которая давно была зоной американских интересов, настаивали на открытых дверях в Китае, т. е. на том, что они имеют столько же прав на трофеи, что и империалисты со стажем. Так же как и в Марокко, эти тихоокеанские распри над слабеющим телом Китайской империи способствовали возникновению первой мировой войны. Более того, это сохранило номинальную независимость Китая и привело к окончательному распаду самой древней из сохранившихся политических систем мира. В Китае существовало 3 основные силы сопротивления. Первая — императорский суд и конфуцианские старшие госслужащие достаточно ясно понимали, что только модернизация согласно западной модели (или, точнее, вдохновленной западом японской модели) могла спасти Китай. Но это означало бы разрушение как раз той моральной и политической системы, которую они представляли. Консервативная реформа была обречена на провал, даже если бы ей не мешали судебные интриги и раздоры, даже если бы она не ослаблялась технической неграмотностью и не подрывалась каждые несколько лет очередной иностранной агрессией. Вторая сила, древняя и мощная традиция народного восстания тайных обществ, пропитанная идеологией сопротивления, оставалась такой же мощной, как и всегда. Фактически, несмотря на поражение тайпинов, все объединились, чтобы укрепить его, когда 9—13 млн умерло от голода на севере Китая и голода 1870 г., и были прорваны плотины Желтой реки, символизируя крах империи, долгом которой было защитить их. Т. н. боксерское восстание 1900 г. несомненно было массовым выступлением, авангард которого был сформирован организацией кулачных бойцов за справедливость и единство, которая являлась ветвью большого древнего буддийского тайного общества, известного как «Белый Лотос». Тем не менее по очевидным причинам, режущее лезвие этих восстаний было воинственно-ксенофобским и антисовременным. Оно было направлено против иностранцев, христианства и машин. И хотя это придало некоторые силы китайской революции, оно не могло предоставить ей ни программы, ни перспектив. Только на юге Китая, где предпринимательство и торговля всегда играли важную роль и иностранный империализм заложил основу для некоторого развития местной буржуазии, существовала основа, пусть еще узкая и не стабильная, для такой трансформации. Местные правящие группы были уже без особого шума удалены из Маньчжурской династии и только древние тайные общества оппозиции объединялись для создания некоего подобия современной и конкретной программы китайского возрождения. Отношения между тайными обществами и мощным южным движением республиканских революционеров, среди которых в качестве главного вдохновителя I фазы революция было суждено появиться Сунь Ятсену (1866–1925 гг.), долгое время были предметом споров и некоторой неопределенности, но нет никакого сомнения в том, что они были достаточно тесными и существенными.

Китайские республиканцы в Японии, которая являлась базой для их агитации, даже сформировали специальную ложу Триад в Йокогаме для своих собственных нужд{302}. Оба движения разделяли идеологию укоренявшейся оппозиции по отношению к Маньчжурской династии — Триады были все еще привержены идее восстановления старой династии Минь (1368–1644) — ненависть к империализму, которая могла быть сформулирована в терминах традиционной ксенофобии или современного национализма, позаимствованного у западной революционной идеологии, и концепции социальной революции, которую республиканцы из стержня древнего, антидинастического восстания сделали стержнем современной, западной революции. Знаменитые «3 принципа» Сунь Ятсена — национализм, республиканизм и социализм (или, точнее, аграрная реформа), могли быть сформулированы в терминах, позаимствованных у Запада, а именно у Джона Стюарта Милля, но фактически даже китаец, которому не хватало западного образования (как ученику миссионеров и много путешествующего лекаря), мог рассматривать их в качестве логического продолжения знакомых антиманьчжурских суждений. А для горстки республиканских городских интеллигентов тайные общества были естественным способом проникновения в городские и особенно сельские массы. Они возможно также содействовали организации поддержки среди зарубежных общин китайских иммигрантов, которые движение Сунь Ятсена первым мобилизовало в политическом отношении для достижения национальных задач.

Тем не менее тайные общества (как позднее поняли и коммунисты) едва ли были лучшим фундаментом для нового Китая, а западнически или полузападнически настроенные радикальные интеллигенты с южного побережья были все еще недостаточно многочисленны, влиятельны или организованны для того, чтобы взять власть в свои руки. Как не смогли и западные либеральные модели, вдохновлявшие их, предоставить рецепт управления империей.

Империя распалась в 1911 г. в результате (южного и центрального) восстания, которое сочетало в себе элементы военного мятежа, республиканского бунта, отказа мелкопоместного дворянства от лояльности и народного протеста. Однако на практике она была заменена на какое-то время не новым режимом, а массой нестабильных и неустойчивых региональных и властных структур, находившихся главным образом под контролем военных. Стабильному новому национальному режиму не суждено было появиться еще почти сорок лет — вплоть до триумфа коммунистической партии в 1949 г.

IV

Османская империя распадалась долго, хотя, в отличие от других древних империй, сохранила значительную военную мощь, с которой приходилось считаться даже армиям великих держав. С конца XVII в. ее северные границы были отодвинуты вглубь Балканского полуострова и Закавказья из-за наступления Российской и Габсбургской империй. Порабощенные христианские народы Балкан все активнее расправляли плечи и при поддержке и содействии соперничавших держав уже превратили большую часть Балкан в средоточие более или менее независимых государств, которые откусывали и отщипывали по кусочку от того, что осталось от Османской империи. Большинство отдаленных регионов империи в Северной Африке и на Ближнем Востоке уже давно вышли из-под непосредственного Османского правления. Они все в большей степени, хотя и не вполне официально, переходили из рук в руки британских и французских империалистов. К 1900 г. стало ясно, что вся территория от западных границ Египта и Судана до Персидского залива, вероятнее всего, перейдет под британское управление или влияние, за исключением Сирии от Ливана на севере, где свои претензии выдвигали французы, и большей части Аравийского полуострова, который, за отсутствием нефти или еще чего-либо ценного, можно было оставить для разборок вождям местных племен и исламским возрожденческим движениям бедуинских проповедников. Фактически к 1914 г. Турция почти полностью ушла из Европы, будучи целиком вытеснена из Африки, и поддерживала статус пусть хиреющей, но империи лишь на Ближнем Востоке, где она так и не пережила мировую войну. И все-таки, в отличие от Персии и Китая, Турция располагала очевидной потенциальной альтернативой распадающейся империи: огромным массивом этнически и лингвистически тюркского населения в Малой Азии, который мог бы явиться основой чего-то вроде «национального государства» по испытанной