ли? А он и слова вымолвить не смог, просто притянул девушку к себе и обнял так крепко, как опьянённый счастливой вестью рассудок позволил. Заряна замерла в его руках, уткнувшись в плечо. И так они посидели молча, в биении сердец друг друга находя успокоение.

— Она сказала ещё, — чуть погодя добавила боярышня, отстраняясь, — что, если я останусь и стану твоей женой, как задумано, то ребёнок мой погибнет. Вот тогда я и решила уехать на время… Прости меня.

Она потупилась вновь, вздохнула. Кирилл погладил её ладонью по щеке, оказавшейся внезапно чуть влажной от слёз. Легонько поцеловал в сладкие губы. Ох, Малуша. Хоть и недолюбливает его, наверняка, а невесту предупредила, что с князем неладное. По-своему, по-женски. Недаром, знать, судачат о ней, будто ворожея она большой силы. Увидела в знаках, а может, погадала на судьбу Зарянину. И права оказалась. Покуда Корибут сидел внутри Кирилла, не было бы спокойствия и безопасности ни жене, ни дитю будущему.

— Теперь всё хорошо будет, — прошептал он, склонившись к ушку боярышни. — Отстрадались мы. Надеюсь, на долгие лета. Вернёшься?

— Что ж ты глупости-то спрашиваешь? — девушка улыбнулась ласково и, обняв его за шею, крепко к нему прижалась. — Хоть сейчас поедем!

— Только, — добавил Кирилл, гладя её по спине, — дома у меня теперь нет. Временно. В шалаше жить будем.

Заряна рассмеялась тихо и прильнула ещё теснее.

***

Нейра ослепительно сверкала рябью на солнце. Из воды на мелководье торчали круглобокие камни, напоминающие блестящие спины каких-то чудищ. То и дело у берега проскакивали стайки мальков или головастиков, чёрных и гладких, как спелые черешни. Только с хвостами.

Лето разгуливалось, с каждым днём даря всё больше тепла.

На влажном бревне, марая о него чистые белёные рубахи до пят, сидели две девочки, сёстры-близнецы, не больше десяти лет отроду. Они увлечённо и не морщась жевали кислые иголки лиственницы да только и знай, щурились от солнечных зайчиков, что от воды попадали им в глаза.

— Вырасту, уеду отсюда, — поговорила одна. — Столько всего кругом интересного. Посмотреть хочу.

Вторая глянула на неё с сомнением и вдруг погрустнела.

— Не отпустят тебя родичи, Байчёта, — сказала загадочно.

Сестра только фыркнула и выбросила на песок остатки иголок и мусор. Отряхнула ладони.

— Эт твоя участь, Ведан, тут сидеть да замуж выйти, на кого батюшка укажет. А мне такая жизнь не надобна.

— Много ты понимаешь, — обиделась собеседница. — Говорю тебе, не отпустят. Вот сама узнаешь! Потому как…

И замолчала, не высказав того, что знала. Потому как матушка не велела. А сестрица вовсе и внимания не обратила на её слова. Только устремила взгляд на противоположный берег, в даль, которая лишь ей одной была ведома. И манила её одну.

Наверное, уже тогда Байчёте суждено было скитаться по свету, чтобы потом сгинуть навсегда где-то в неведомых краях. Чтобы никто из родичей больше о ней и не услышал, и только сестра сердцем всегда чуяла бы, что она ещё жива. До самого конца.

Яркий момент из детства, которого Млада, казалось, и не помнила вовсе, сменился другим — в Южном погосте. Там Вадим угощал её утащенным с поварни отцовской харчевни пирогом. Крупная вишня из него так и валилась — только лови. Они с названным женихом прятались за густым кустом калины, облизывали липкие от сладкого сока пальцы и смеялись такой удачной проказе. Отец после отругал Вадима, но не слишком строго.

А пироги в “Барсучьем хвосте” и по сей день пекут знатные.

Млада перебирала воспоминания, словно цветные стекляшки в ладони, которые неизвестно почему оказались так дороги, хоть глянет кто — мелочь, ерунда. А ей они помогали сохранять частицу света в бесконечном мраке Забвения, что поглощал её всё больше. Он выпил силы до дна, и скоро их не останется даже на то, чтобы помнить.

Что-то она забывала уже сейчас, но иногда из глубин памяти всплывали такие моменты, которые она давно уже не вспоминала. Это будто бы давало глоток свежего воздуха. Но их, к сожалению, хватало ненадолго.

А потом она вдруг перестала видеть образы прошлого. Осталась только темнота.

Млада не знала, сколько прошло времени — день или сотня лет. Но она угасала, и чувствовала это так отчётливо, словно заплутавший в пустыне путник, у которого давно закончилась вода.

Скоро останется лишь иссохшая оболочка, и Забвение поглотит всю её жизнь до капли.

Эта мысль уже не беспокоила. Иногда даже предательски думалось: скорей бы.

— Ты слышишь меня? — тихий голос прозвучал вдалеке, за густым туманом. Как призрак, в которого не сразу поверишь, даже увидев.

Млада разлепила губы, но не смогла ничего ответить. Только слабо пошевелилась, чувствуя себя деревом, которое силится выдрать из земли свои же корни.

Едва различимые шаги послышались совсем рядом, остановились. Мягкая, заботливая ладонь легла на плечо, и от неё по телу разлилось не тепло — прохлада, живительная, бодрящая.

— Плохо, — раздался тот же голос. — Она выпита до дна. Я почти не чувствую её. Не смогу заставить двигаться. А уж открыть проход…

— Богша учил тебя напрасно? Напрасно потрачено столько времени? — гнев в другом, мужском, голосе стегнул плетью.

Млада помнила его. И и в то же время не помнила. Но почему от его звука начинает трепыхаться, казалось бы, замершее навсегда сердце? Она снова шевельнулась. Крепкие путы Забвения приказали оставаться на месте.

— Я опоздала. Мы опоздали, — девушка вздохнула. — Я не могу дотянуться, чтобы передать ей силы. Я не вижу.

— Пытайся ещё! — снова грянул мужчина. — Призывай Богов, бесов, духов. Кого угодно!

Млада упёрлась ладонью в мягкую, словно тина, землю и оттолкнулась, рыча от усилий. Она хотела видеть того, кому принадлежал этот голос, который настойчиво требовал от девушки невозможного. Хотела видеть невыносимо. Но без сил она снова упала в пыль безвременья.

Вдругорядь колыхнулась вокруг волна свежести, давая возможность, наконец, вдохнуть как следует. Знак Рода на шее нагрелся и начал биться маленьким серебряным сердцем. Млада неожиданно для себя сумела накрыть его ладонью, вспомнив, что он для неё значит.

Где-то рядом та, у кого второй такой же оберег. И она сейчас пытается вытащить её из немирья. Борясь с собственной неуверенностью и отчаянием.

— Я слышу, — произнесла одними губами Млада. — Я слышу тебя.

Зыбкая нить, связавшая её со спасительницей, стала крепче, и по ней в тело стали возвращаться силы. Невыносимо долго, тонким, словно волос, ручейком.

Млада лежала, наслаждаясь этим. Просто ждала, боясь, что, если двинет хоть пальцем, всё оборвётся или расплескается то, что уже удалось собрать.

Показалось, лишь через много лет ей удалось открыть