– Какой у него адрес?

– [email protected], – говорит Джейсон.

Я записываю.

– Я подумал, не вступил ли он в какую-нибудь секту или кружок странного направления, или у него угнали почтовый аккаунт. У меня такое было, и все мои друзья получили письмо, что меня ограбили в Лондоне и чтобы слали мне деньги телеграфом. Моим приятелям это обошлось в пару тысяч баксов.

– Я посмотрю, – отвечаю я. – А ты сам как?

– Нормально.

– А мама?

– Хорошо, насколько возможно в ее возрасте.

– Джейсон, не хочешь вместе поужинать?

– В городе?

– Да, это было бы хорошо, – отвечаю я.

– Но это же не будет, как бы сказать, важное и долгое мероприятие? – спрашивает он.

– Конечно нет, – отвечаю я.

– Где-нибудь перекусить на скорую руку?

– На скорую руку, – повторяю я.

– Прости за грубость, тебе что-то нужно конкретное? В смысле, есть вещи, о которых ты хочешь конкретно поговорить?

– Да нет, ничего такого.

– Ну и отлично, – говорит он. – Как-нибудь давай так и сделаем. Не прямо сейчас, но когда-нибудь – обязательно.

– Ладно, – говорю я. – Ты мне дай знать.

Я вешаю трубку, не зная, надо ли писать Джорджу, надо ли выходить на контакт с AOL и выяснять, действительно ли это его аккаунт? Не очень понимаю, хочу ли я быть «в контакте», чтобы со мной так легко было связаться? Продолжаю рисовать круги вокруг адреса, пока он не становится похож на работу спирографа. Прикалываю его к стене рядом с холодильником – на всякий случай.

Снова звонит Сара Зингер, глава школы, где учится Эшли.

– Не буду ходить вокруг да около. У меня такое чувство, что дальнейшее пребывание в нашей школе – не в интересах Эшли.

– Вы ее выгоняете?

– Мы ее защищаем.

– От кого? От своего же персонала?

– И других учениц. Отношения обостряются, а Эшли заслуживает более благоприятной для себя среды.

– Давайте не будем выплескивать с водой ребенка. Вы приписываете патологию ребенку, девочке, которая пережила трагическую смерть матери, распад семьи, злоупотребление со стороны педагога – авторитетной личности, которая должна была быть утешением и моральным ориентиром?

– Ее подгребли под себя геи и бо2и.

– Не знал, что у вас в школе есть группировки.

– Это не группировки – предпочтения. Ее приняли к себе ученицы-геи и не определившиеся со своим полом. Честно говоря, я не думаю, что ей у них место. И началось какое-то брожение, вроде «кто ей сильнее посочувствует» – как в тех экспериментах, когда ребенок неделю таскает с собой яйцо и ухаживает за ним, как будто это младенец. В данном случае разные фракции ссорятся за право заботиться об Эшли, а преподавателям, сами можете понять, приходится занимать пассивную позицию.

– Извините за каламбур, – бурчу я.

– Пора поискать иные варианты. Было бы хорошо, если бы она оставила нас раньше, а не позже – чтобы дать другим ученицам возможность начать возвращение к норме.

– Когда вы хотите, чтобы она ушла из школы?

– Чем скорее, тем лучше. Понимаю, что конец года совсем скоро, но котел готов взорваться. Я готова предложить вам полное возмещение платы за обучение и залога будущего года, что составляет семьдесят пять тысяч долларов, и мы дадим отличное рекомендательное письмо, где посоветуем взять ее на стажировку на остаток этого года. Она сможет и дальше развивать свой интерес к мыльным операм. Я найду кого-нибудь, кто это организует. Эшли говорила о желании работать в Эй-би-си в Нью-Йорке, но моя близкая подруга по колледжу руководит театром кукол в Скарсдейле, он называется. «Хиггледи-Пиггледи-Поп: кукольный дом». Это городской театр, и, думаю, место подходящее. Эшли сможет написать финальную работу о пережитом, сочетая свой интерес к театру, марионеткам и мыльным операм.

– Не слишком ли амбициозный проект для одиннадцатилетней девочки? Что думает Эшли?

– Она сейчас у себя в комнате, собирает вещи. Бо2и ей помогут нести тяжелое.

– Что ж. Я не думаю, что семьдесят пять тысяч закроют вопрос, – говорю я.

– Что вы имеете в виду – «закроют вопрос»?

– Учитывая ущерб не только для ее учебы, но и для эмоционального развития, обман доверия…

– Я могу дать сто пятьдесят, – перебивает она.

– Разговор начинается с двухсот пятидесяти, – отвечаю я.

– Мне нужно выйти с этим на школьный совет.

– Эшли никуда не поедет, пока не будет заверенного чека.

– Могу я вам перезвонить?

– Сделайте одолжение, – отвечаю я и вешаю трубку, довольный, что так рьяно отстаивал интересы Эшли.

Через час звонит Сара Зингер:

– Чек будет завтра к полудню. Сегодня я оставлю Эшли у себя.

– Берете заложника?

– Беру под защиту, – отвечает она. – И нужно, чтобы вы с Эшли дали подписку о неразглашении.

– Я дам, – говорю я. – Она не может, она несовершеннолетняя.

Перед тем как окончательно заключить столь существенное финансовое соглашение, я чувствую себя обязанным согласовать его с Хайрэмом П. Муди. Объясняю ситуацию, насколько могу, собираюсь сказать, что доволен этим соглашением – и вообще думаю, что отлично справился.

– Они вот так вот выкладывают четверть лимона баксов? – спрашивает он с каким-то веселым недоверием.

– Очевидно.

– На каких условиях?

– Я согласился не раскрывать информацию об инциденте.

– Это значит, вы не будете выдвигать обвинения?

– Не хочу, чтобы ребенка еще таскали.

– А что было на самом деле, вам известно? В смысле, если они готовы выложить двести пятьдесят, нельзя не задуматься, все ли они сказали. Например, у этой женщины могла быть венерическая болезнь.

– Если есть информация, которую они намеренно скрывают, то проблема окажется серьезнее, но у меня чувство, что они просто раздосадованы и волнуются о своей репутации. Когда я получу чек, отправлю его вам. И вы мне скажете, что надо будет, о налогах, о том, куда вложить эти деньги и как лучше ими распорядиться.

– Конечно-конечно. И вы меня простите, я не хотел никого обидеть насчет венерической болезни.

– Никого и не обидели, – отвечаю я, хотя это замечание показалось мне странным. Вешаю трубку и перевожу дыхание.

Заехав за Эшли, я вижу, что у нее обе руки забинтованы.

– Драматический эффект?

Она мотает головой:

– Гной.

– Твоя идея его замотать?