Это гораздо лучше, говорит Левин, но все равно херня. И смеется.

Ободренный похвалой, я приступаю к шлифовке, а именно: переставляю местами две-три реплики и меняю шрифт. Левин берег листки и начинает трястись от хохота. Он утирает слезы, созывает в кабинет сотрудников, читает им вслух мои среднего качества репризы и предлагает всем прикоснуться ко мне, пока я живой, потому что перед ними — классик и гений, а Гоголь — это так, детский лепет…

Путь от полной херни до гениальности я прохожу в среднем дня за полтора. Гоголь не Гоголь, но так быстро в русской литературе не прогрессировал еще никто…

Потом Левин везет меня ужинать.

Не знаю, что чувствовал Гоголь. Я чувствую себя цирковой обезьяной, честно заработавшей свой банан.

За три года существования программа обросла некоторым количеством легенд, причем самые поразительные из них — чистая правда.

Например, история о том, как после очередного выпуска «Кукол» (снятого по мотивам «Белого солнца пустыни») мне позвонил один парламентский корреспондент и, радостно хихикая, сообщил, что только что в Совете Федерации из-за меня произошел небольшой скандал, а именно: президент одной северокавказской республики публично объявил об оскорблении, нанесенном нашей программой его народу.

Как выяснилось, оскорбление состояло в том, что республика была изображена в виде женщины-мусульманки.

Я был ошарашен; разумеется, я ожидал негативной реакции на программу, но совершенно с других директорий. Мне в голову не приходило, что мусульманка — это оскорбление. И потом, речь шла о стилизации на темы «Белого солнца…».

Я спросил, нельзя ли объяснить господину президенту республики содержание слова «метафора». Мой собеседник помолчал несколько секунд и ответил:

— Не советую.

Кстати. Как говорят в Одессе, вы будете смеяться, но цензуры у нас не было. Ну, почти не было. Писал я что в голову взбредет, сюжет обсуждал только с режиссером будущей программы и, время от времени, с Базилем Григорьевым. (Иногда на Базиля накатывали волны болезненного интереса к своему любимому детищу — тогда он мог позвонить из Парижа и битый час выяснять мельчайшие подробности сюжета очередного выпуска, после чего снова уехать на остров Мартиник и пропасть на месяц. Тогда мы писали и снимали «Куклы» без художественного руководства вообще.)

Перед самым озвучанием очередной программы готовый сценарий отправлялся по факсу руководству НТВ, оттуда приходило «добро», и артисты шли в студию. Первое пожелание относительно переделки текста мы услышали перед записью программы «Царь-султан». Была там сцена, посвященная визиту одного российского реформатора в Арабские Эмираты, и начиналась сцена так:

Вот другой раз из Дубай

Приезжает краснобай.

Вот как раз «краснобая» нас и попросили на что-нибудь заменить. Принципиального протеста это у меня не вызвало: русский язык, как известно, велик, свободен и могуч, синонимов в нем — ешь не хочу, но специфика случая состояла в том, что программа была написана стишками…

Рифму к слову «Дубай» личный состав «Кукол» искал минут двадцать и весь взмок. Не верите — попробуйте сами:

Вот другой раз из Дубай

Приезжает….

Вот то-то. И поскольку этот тупиковый путь я прошел еще при написании программы, то, пока все мучились, попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы совсем:

Из Дубая как-то раз

Приезжает…

М-да…

Кончилось тем, что своими лексическими проблемами мы честно поделились с начальством, поклявшись, что готовы оставить любую предложенную сверху рифму. Ми-нут десять там, наверху, но всей видимости, рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте «краснобая».

Что и было исполнено. И никто не умер.

В общем, серьезных проблем у нас с НТВ не возникало — и, забегая вперед, скажу, что почти за три года совместной работы (сто с лишним сценариев!) лишь один полежал пару месяцев на полке да два других не были реализованы совсем.

Все три случая, впрочем, стоят того, чтобы о них рассказать.

На полку лег «Дон Кихот». В этой программе дебютировала кукла, сильно похожая лицом на Александра Васильевича Коржакова. Телохранитель, да еще по имени Санчо, да еще, если помните, бравшийся управлять островом, — мимо такого количества совпадений пройти было невозможно.

Не знаю, на что отвлеклось руководство, когда читало сценарий, но спохватилось оно, когда программа уже была готова к эфиру.

Любопытно, что регулярное появление в резиновом виде президента России к тому времени уже перестало вызывать у руководства особые опасения — нас только иногда просили соразмерять удар, — но при мысли о появлении на экране президентского телохранителя всех охватила крупная дрожь. Потребовалось два месяца для того, чтобы ее унять и выпустить программу в эфир, причем этот подвиг руководство НТВ приурочило к визиту в Москву президента США Клинтона — решив, по всей видимости, погибнуть на глазах мировой общественности.

Будущим историкам демократической России это соотношение страхов должно быть небезынтересно.

…Обращение к пушкинскому «Пиру во время чумы» произошло в ночь на третье марта 1995 года. За день до этого был убит Влад Листьев, и пускать в субботний эфир уже готовый веселый выпуск было совершенно невозможно: так сошлось, что именно в ту неделю, вдобавок к убийству Листьева, России было впервые показано наглое от безнаказанности лицо фашиста Веденкина. И все это — на фоне раскручивавшейся бойни в Чечне.

Надо было успеть написать и снять что-то соответствующее температуре общественного гнева тех дней — или совсем убирать «Куклы» из эфира.

Стилизация «Пира…» была написана за ночь, утром в студии озвучания собрались актеры — но производство сценария было категорически остановлено руководством телекомпании. Никакие резоны приняты не были.

Я никогда не руководил никем, кроме самого себя, и, наверно, не представляю тяжести этого ремесла. Понимаю, что охотников придушить НТВ было в ту пору хоть отбавляй, и охотники эти были, как бы это мягче сказать,

не последними людьми в стране, и они ждали повода… И все-таки смерть той программы переживал тяжело.

«Куклы» в эфир не вышли.

Недавно я перечитал тот, двухлетний давности, сценарий — и, кажется, понял, что в нем так напугало наших партнеров. Разумеется, не конкретная сатира — были у меня (и благополучно проходили в эфир) куда более злые шутки. Напугало, я думаю, полное соответствие духа пушкинской трагедии и пушкинского текста (которого в моем «Пире…» оставлено было больше половины) происходящему в России весной 95-го года.

Меня это напугало тоже — но именно поэтому я так хотел, чтобы программу увидели миллионы россиян.

История второго запрета — история, напротив, довольно смешная. Утомленное нервной реакцией прототипов, руководство НТВ напомнило мне,