Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вовсю пошли стихи.
К слову, МЦ не знала, существует ли слово «Атлантика». Написаны еще три письма Родзевичу — «середина сентября 1923», два письма с датой «вторая половина сентября 1923». В первом из трех: «Знаете, иногда я думаю: ведь я о Вас почти дословно могу сказать то, что говорила о Казанове: «Блестящий ум, воображение, горячая жизнь сердца — и полное отсутствие души». (Раз душа не непрерывное присутствие, она — отсутствие.) Душа это не страсть, это непрерывность боли».
Наконец — 20 сентября — МЦ пишет пространное письмо Бахраху: «Дорогой друг, соберите все свое мужество в две руки и выслушайте меня: что-то кончено. Теперь самое тяжелое сделано, слушайте дальше. Я люблю другого — проще, грубее и правдивее не скажешь». На его кричащий ответ она резонерствует (25 сентября):
И одна крупная наивность: «Вы разбили меня, лишив себя и больше, чем себя: лишив того, чем я мыслил Вас, чем знал Вас».
Значит я, только потому что я рванулась к другому — другая? А до встречи с Вами (возьмите «Психею») я не рвалась? Да что же я иного за всю мою жизнь делала?!
— Да, еще писала стихи. —
А ведь это настоящий разрыв ненатурального романа. Жаль Бахраха. Между тем 29 сентября МЦ снова пишет Бахраху: «Друг, просьба: пришлите мне книгу Ницше (по-немецки) — «Происхождение трагедии». (Об Аполлоне и Дионисе.) У меня никого нет в Б. Она мне сейчас очень нужна». МЦ пишет пьесу. Сюжет Ариадны[100]. И Шваб, и Ницше ей понадобились позарез.
Все это совершенно не мешает ее другим порывам. В частности — перевезти Андрея Белого в Прагу, к этому делу уже подключен Марк Слоним. Бахраха она заклинает: «Друг, сделайте это для меня. Настойте! Будьте судьбой! Стойте над ним неустанно. И — главное — в нужный час — посадите в вагон! Я встречу. Умоляю Вас Христом Богом, сделайте это! Здесь он будет писать и дышать. В России — ему нечего делать, я знаю, как там любят!» Вдобавок она просит найти верную оказию к Пастернаку, из рук в руки: необходимо переслать ему стихи и письмо. «Борис Пастернак для меня — святыня, это вся моя надежда, то небо за краем земли, то, чего еще не было, то, что будет, доверяю Вам свою любовь (письмо) Борису Пастернаку, как свою душу, не отдавайте зря».
Сентябрь 1923-го — густой, беспрерывный листопад ее писем к Родзевичу. Октябрь уж наступил, оное пламя разгорается, ласковых слов в русском языке много (письмо от 5 октября):
Мой родной, мой любимый, мой очаровательный — и — что всего важнее — и нежнее: — мой!
Вчера засыпая думала о Вас — пока перо не выпало из рук. И вечером, подымаясь по нашей темной дороге, вдоль всех этих лесенок. И ночью, когда проснулась: что-то снилось — и вдруг: к тебе! Не знаю удастся ли в понедельник проводить Вас на вокзал. Я и так выдаю себя с головой (с сердцем!) Киса родная, головка моя черная и коварная…
Кончаю. Надо в город. И не надо мешать Вам учиться. Жду 8-го. Приходите возможно раньше. От 8-го — опять тот же срок: пять дней! Если бы Вы жили в городе, мы бы постоянно были вместе, вопреки всем Вашим и моим решениям, всей волей. Вашей — ко мне, моей — к Вам. (Родзевич жил в пражском пригороде Хухле, куда ходили электрички со Смиховского вокзала. — И. Ф.) А вот стихи. Это я — наедине с собой, без Вас. Видите, мне невесело.
НОЧНЫЕ МЕСТА
(Естественное продолжение «Оврагов»)
< Приписка на полях: >
NB! «блаже» здесь как сравнительная степень от «благой». Тугой — туже, благой — блаже.
ПОДРУГА
«Не расстанусь! — Конца нет!» И льнет, и льнет…
И в груди — нарастание
Грозных вод,
Нот… Надёжное: как таинство —
Непреложное: рас-станемся!
…..
5-го Октября 1923 г.
…..
— Через год проверим. —
А за город с Вами — пока последние листья! Дружочек, соберемся? Мне хочется с Вами на волю. Помню, однажды на моей бедной седой горе, которая Вам так не нравилась: «Нет, нет, М. И., известный комфорт нужен: хорошее кресло, в котором так хорошо думается…» Я: «И спится». Вы: «Да, и спится». Я: «После обеда». Вы: «После хорошего обеда с вином». (Впрочем, Вы уже дразнились.)
А деревья шумели, вечер шел, мы шли рядом.
Родзевич, быв комендантом Одесского красного порта, любил Гумилёва — эти его строки:
