Когда трезвость осуждается или когда пьянство социально обязательно, трезвенникам приходится прибегать к хитрости. В Швеции распространен вопрос: «Хочешь шерри или ты за рулем?» Это настолько общепринято, что желающие оставаться трезвыми алкоголики часто говорят, что за рулем, потому что это освобождает их от социального давления, которое в противном случае хозяин оказывал бы на гостя. Норма, связанная с приемом алкоголя, может быть компенсирована только действием другой нормы (направленной против вождения машины в пьяном виде). Например, обращение в протестантизм дает альтернативу латиноамериканцам, которые хотели бы освободиться от власти сообщества, в котором даже ритуалы зачастую связаны с пьянством и алкогольным опьянением. И снова норма, поощряющая пьянство, может быть преодолена лишь посредством другой, опирающейся на религию.

Существуют случаи стратегического использования норм, но и люди могут вести себя стратегически, чтобы их обойти. Древние китайцы считали алкоголь священным и пили его только на жертвенных церемониях; возможно, иногда они приносили жертву, когда им хотелось выпить. В Испании есть молчаливое культурное предписание не пить на голодный желудок в определенное время суток, так что алкогольные напитки в этом случае подаются только вместе с едой. В обоих случаях мы наблюдаем обратную сторону изначальной каузальной цепочки: вместо того чтобы следовать конвенциональной норме, предписывающей пить только, когда они делают Х, люди делают Х всякий раз, когда им хочется выпить.

Выплата чаевых – существенный феномен. По оценкам, чаевые в американских ресторанах варьируются от 5 до 27 миллиардов в год; чаевые водителям такси, парикмахерам и прочим, возможно, дали бы еще бо́льшую цифру. Оценки дохода, который официанты получают от чаевых, варьируются от 8 (по оценкам Службы внутренних доходов) до 58 % для официантов, подающих полный обед. В некоторых контекстах наличие чаевых может показаться странным, в других – более уместно. Если вы ходите стричься к одному и тому же парикмахеру, вы платите чаевые, чтобы обеспечить хорошее обслуживание, то же относится к обеду в вашем любимом ресторане. Больше озадачивают чаевые при однократных встречах, как, например, при поездке на такси или обеде в ресторане, в который вы не собираетесь возвращаться. Такое поведение озадачивает вдвойне: оно не может поддерживаться взаимодействием двух сторон во времени или санкциями со стороны третьих лиц в момент взаимодействия. Если вы – единственный пассажир в такси, другие люди едва ли узнают, дали ли вы таксисту подобающие чаевые. Другие посетители в ресторане тоже едва ли заметят, сколько вы дали на чай официанту.

Считается, что чаевые – эффективный способ вознаградить официантов. Очевидно, клиентам легче отслеживать качество услуг, чем владельцу ресторана. Следовательно, децентрализация функции контроля качества и увязывание награды с наблюдаемой работой – способ решить проблему «принципал – агент» (как предотвратить халтуру?), которая осложняет многие договорные отношения (глава XXVI). Таким образом, они могут быть частью «подразумеваемого контракта» в целях усиления эффективности. Но, как говорил Сэм Голдвин, неписаный контракт не стоит бумаги, на которой он написан. Этот аргумент, равно как и многие другие попытки объяснить социальные нормы, – пример неоправданного функционализма. Идея, что владельцев ресторанов, запрещающих чаевые, вытесняют конкуренты, которые их допускают, чисто гипотетическая; она не может объяснить, почему клиенты их дают. Кроме того, с эмпирической точки зрения, раздача чаевых не выдерживает проверку на эффективность. Например, она не занимает доминирующего положения в профессиях, где легче осуществлять контроль качества. То, что официанты часто складывают чаевые в один фонд, также подрывает довод, связанный с эффективностью.

Я не знаю, почему представителям одних профессиях дают чаевые, а другим нет. Но если норма существует, мы можем понять, почему люди ей следуют: им не нравится, что другие, например разочарованный таксист, осудят их, даже если они с ним больше не встретятся. Необязательно быть объектом презрительного взгляда других. Иногда достаточно знать или иметь основание полагать, что другие испытывают презрение. Приведем еще один пример: вера в то, что другие люди могут меня осудить, объясняющая, почему я стараюсь не ковырять в носу на платформе метро, когда мимо без остановки проходит поезд, даже если на обеих платформах больше никого нет.

Важность социальных норм для регулирования поведения и механизм, при помощи которого они действуют, понятны. Однако я не считаю, что мы хорошо понимаем их происхождение. Есть два вопроса. Во-первых, каково эволюционное происхождение соответствующих эмоций стыда и презрения, поддерживающих социальные нормы? Другими словами, почему вообще это социальные нормы? Во-вторых, почему специфические нормы существуют в специфических обществах? Как и когда они возникают; как и почему исчезают?

Ответ на первый вопрос заключается в том, что нас очень беспокоит мнение других людей. Мы ищем их одобрения и боимся порицания. Однако этот ответ возвращает нас к тому же вопросу: почему мы должны беспокоиться о том, что подумают о нас другие? Конечно, в некоторых случаях репутация полезна и о ней стоит заботиться. Но мы даем чаевые таксисту, чтобы тот не думал о нас плохо, не заботясь о репутации. К тому же, если причина осуждения окружающих кроется в нарушении социальных норм, объяснять их существование нежеланием быть осужденным другими, – значит завершать логический круг.

Что касается второго вопроса, самый распространенный ответ – нормы возникают, чтобы управлять экстерналиями. В этом что-то есть, если добавить, что социальные нормы против навязывания другим негативных экстерналий обычно вводятся внешней властной инстанцией. Есть общая социальная норма подчиняться закону. Если бы штрафы рассматривались как цены, а пребывание в тюрьме было не более позорным, чем нахождение в больнице, этой нормы не существовало, но такие реакции на нарушение закона не рассматриваются как равные другим, объективно эквивалентным обременениям. Люди стыдятся того, что сидели в тюрьме, и стараются по возможности скрыть этот факт[283]. Когда закон налагает запрет на поведение, навязывающее другим негативные экстерналии, социальная норма подчинения закону может выразиться в осуждении подобного поведения. Норма может сохраниться, даже если давший ей жизнь закон не применятся. Однако такой результат трудно отличить от появления «хорошего равновесия» в игре на доверие (глава XIX). Если государство сначала поощряет сотрудничество, наказывая уклоняющихся от него, а затем упраздняет карательный аппарат, люди могут продолжать сотрудничать, потому что ставят на первое место ситуацию, в которой все сотрудничают (нет соблазна «безбилетничества»).

Гораздо труднее объяснить возникновение и сохранение многих других норм, таких, например, как норма, запрещающая предлагать деньги за место в очереди на автобус, правила этикета и нормы, касающиеся чаевых. Одна линия аргументация, часто предлагаемая экономистами, заключается в том, что сохранение этих норм может быть объяснено с точки зрения поведения в точке равновесия, а их возникновение – вопрос случая и истории, о которых социальная наука мало что может сказать. Поскольку предпосылка этой книги состоит в том, что разделительная линия между социальной наукой и историей носит искусственный и бессмысленный характер, я не могу согласиться с последним утверждением. Что же касается первого – то, социальные нормы, как правило, не демонстрируют логику наилучшего ответа, характеризующую стратегические игры. Когда, оставаясь незамеченным, я наблюдаю, как другой нарушает норму, применение санкций в отношении нарушителя обычно не является наилучшей реакцией.