— Согрейся.

Она выпила все. Поперхнулась, расширила глаза, замахала руками, потянулась за мехом с водой, но Кай раскрыл суму и вместо воды сунул ей в стертые до кровавых мозолей ладони кусок вяленого мяса и харкисский дорожный хлеб — твердый круг из смешанной с сухими ягодами и избавленными от косточек фруктами муки. Усталость и вино сделали свое дело, глаза Каттими начали закрываться, и вскоре она уже сопела в середине лодки под теплыми одеялами.

Кай сел на весла и принялся выгонять из тела холод, хвори, боль, жжение и все то, что копилось в нем год от года и вроде бы исчезало под натиском молодости, но нет-нет да и наваливалось скопом. Ближе к вечеру туман рассеялся, с вольного восточного берега потянуло нехорошим дымом, на западном берегу мелькнула прибрежная деревенька. Дома стояли без единого огонька, лежавшие под крутым обрывом лодки были разбиты. Кай греб еще час, пока не заметил под выползшей на высокий берег чащей устье оврага, точнее, забитую кустарником, присыпанную снегом промоину. Окинул взглядом пустынную серую гладь воды, посмотрел на низкое небо. Казалось, что оно было готово навалиться на одинокого гребца и придушить его, но крылатого соглядатая не только не было видно, но и не чувствовалось. Теперь уже Кай не смотрел вверх так же, как раньше. Раздражение сменилось тревогой или даже опаской. В схватке с Пангариджей у него не было ни единого шанса. Хотя он нащупал на дне лодке ружье, если повезет… Впрочем, сначала нужно было отдохнуть и собраться с мыслями.

Лодка скоро ткнулась в сырой, подбитый тонкой коркой льда берег. Кай спрыгнул на песок, захрустел льдом, поежился. Низкое небо не сулило мороза, но тепла не обещало тоже. А как раз тепло было необходимо в первую очередь. Оглядевшись и уверившись, что опасности нет, Кай вытянул лодку на пару локтей из воды и отправился к промоине. К счастью, берег был не глинистым, а известковым. Стены промоины были выморожены до сухости, а древесный мусор образовывал завал только у песчаного выплеска к воде. Прочий бурелом, набросанный ветром и водой, толстой, нанесенной снегом крышей лежал на сползшей в ущелье ветле. Корни старого дерева держались за белой камень одной стороны промоины, облетевшая крона упиралась в другую. Длинные и узкие листья образовывали на дне расщелины слежавшийся от ушедшей сырости ковер. Поглядывая на лодку, Кай сдвинул с мест несколько валунов известняка и устроил что-то вроде ловушки для костра, чтобы скрыть его от соглядатая с реки. Опасностью с высокого берега можно было пренебречь. Когда-то рыбацких деревень на правом берегу Хапы было предостаточно, но все они располагались в тех немногих местах, где пласты известняка хотя бы слегка опускались к воде. Тракт же проходил в десяти лигах от берега, а в лесах между трактом и Хапой дичь почти не водилась, и потому они никому не были интересными.

Разведя огонь чуть выше будущего постоянного кострища, Кай понемногу перетащил из лодки все вещи, которых, к его удивлению, оказалось немало — припасы еды и вина, какие-то одеяла, нашлась даже небольшая войлочная палатка, правда залатанная до последней степени. Потом сдвинул костер в предназначенное ему место, а на согретую землю нагреб листьев, расстелил одеяло и осторожно перенес все еще спящую Каттими. Она смешно сопела и морщила нос. Вслед за этим пришлось оттащить подальше от воды лодчонку и прикрыть ее буреломом. Затем Кай вытащил снадобье и смазал девчонке ладони. Только после этого охотник присел на обломок трухлявого бревна и понял, что он не только устал, но и едва удерживается, чтобы не упасть возле костра и не уснуть. Еще какое-то время он пытался заставить себя подняться, чтобы обработать раны и попробовать поставить палатку, благо ширина промоины чуть повыше костра достигала пяти шагов, но затем расправил еще одно, не обделенное рукой старательного чинщика, одеяло, лег рядом с Каттими, накрылся и провалился в непроглядный сон.

Он проснулся с рассветом. Каттими продолжала сопеть ему в плечо, словно отсыпалась за несколько последних лет. Одеяло заиндевело, да и при дыхании изо рта вырывался пар. Кай поежился, но выбрался наружу и, пытаясь согреться, начал собирать ветви для потухшего костра, оживлять огонь, водружать над ним треногу, да думать, как набрать воды, но не потревожить ни снег, прикрывший ночью берег, ни лед, сковавший прибрежные струи Хапы на полсотни локтей. Пришлось пробежаться вдоль берега, оставляя следы у самого обрыва, чуть ли не с четверть лиги, покуда очередной утес вовсе не сравнялся с водой, где Кай и решил пробить лед. Зато его добычей стали два больших кожаных ведра воды и снежная целина перед убежищем. Впрочем, как догадался он, уже вернувшись, с таким же успехом можно было набрать и снега. Когда в расщелине встала палатка, в котелке набухла крупа, а в кожаных ведрах, нагревая воду, зашипели раскаленные на костре камни, Каттими проснулась. Она высунула из-под одеяла нос, чихнула и поинтересовалась у Кая, не знает ли он какого-нибудь средства от страшной головной боли. Ничего, кроме глотка легкого вина, он предложить девчонке не смог. Однако средство она нашла сама. Заглянула за полог палатки, затем сунула палец в ведро, довольно ойкнула и, подхватив воду, скрылась за войлочными стенками. Порция горячей каши довершила лечение. Вскоре Кай с удовольствием последовал ее примеру, заметив, что его раны неплохо обработаны и не должны вызывать тревоги.

— Давай останемся здесь до весны?

Она сидела все на том же бревне и грела ладони перед костром. В котелке снова закипала вода. Кай бросил в лопающиеся пузыри горсть ягод, ложку меда.

— Припасов до весны не хватит.

Каттими помолчала, затем прижалась к охотнику.

— Ты выстоял. Молодец. Хотя против той твари с крыльями не было бы шансов даже у всей гвардии урая.

— Что заставило его убраться? — спросил Кай.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Я лепила круги и звезду. Круги как защиту, звезду как отворот. Только когда сидишь дома вечером у лампы и вычерчиваешь что-то похожее против неурожая, или от тати, или от ворья, или от ловчих Хилана, то все делаешь как-то в шутку, что ли… Раскатываешь по столу воск, расчерчиваешь иглой весь рисунок на половину локтя, берешь воду или легкое вино. Ну конечно, прокалываешь палец иглой, каплю крови пьешь сама, разливаешь по линиям, в конце колдовства опять прокалываешь… Но всякий раз главное не то, что делаешь, а то, что у тебя в голове. Бабки так учат. Если ты спросишь, что я делала, так отвечу тебе, что не помню. Вот. — Она потянула ворот рубахи, показала багровый крест, вздувшуюся рану поверх старых шрамов. Рану, замазанную свежими снадобьями. — Как я это сделала?

— Ножами, — ответил Кай. — Этот Пангариджа дважды взмахнул крыльями, и оба раза меня кидало как пушинку. Дверь спиной выбил. Во второй раз я и разглядел, как ты чирканула себе по груди ножами. И все. Пангариджа исчез, а я будто в пропасть упал.

— А я наоборот, — Каттими поежилась, — глаза открыла, вижу — двери выбиты, кольца остывают, в зале суматоха, потому как урай не выдержал, свалился с ударом, а ты лежишь и почти не дышишь. Подхожу к тебе — глаза закрыты, а из груди хрип. Наклонилась и слышу: «Ружье забери».

— Забрала ведь, — постарался улыбнуться Кай. — Чем все кончилось? Как добрались до лодки? Как меня дотащила? Откуда все эти припасы?