Дом Джилкриста по-прежнему не реагировал на голос Жана-Антуана, лишь неизменно мрачно поблескивая отражениями в темных провалах окон.

– Я считал тебя своим проклятьем. Своей карой. Теперь я вообще не знаю, кто ты. Но если бы ты не свалился на мою голову, я так и не понял бы, что было не так с моей жизнью. Я бы сам не справился. И всю жизнь бежал бы от чего-то.

Ветер смел облачко снега с крыши дома, но больше ничего не менялось. Строение по-прежнему оставалось глухим к словам француза. Жан-Антуан продолжил говорить, веря, что если есть хотя бы незначительный, безумный и ничем не оправданный шанс, что его слова не растворятся просто в ночной пустоте, то ему стоило сказать то, зачем он сюда пришел.

– Поэтому, пожалуйста, если ты действительно волшебник, или если твой Византийский камень и вправду творит чудеса… вернись, Чарли… или Джилкрист. Или как там тебя на самом деле зовут. Вернись, чтобы помогать другим так же, как помог мне.

Оставшуюся половину ночи он не мог заснуть, и в отличие от других ночей не из-за храпа Питера. Питера сегодня он вообще не видел. Он лежал, слушая, как трещат на морозе оголенные ветки кустарников за окном, но мыли его были не здесь.

Жан-Антуан с замиранием сердца думал о моменте прощания с Эйлин. Ему хотелось, чтобы это прощание не стало окончательным и оставляло какую-то смутную надежду. Наверное, надежду на то, что когда-нибудь при каких-нибудь других обстоятельствах они смогут встретиться вновь.

Он подбирал слова и несколько раз прокручивал в уме предстоящую сцену, искренне надеясь, что сможет удержаться при Эйлин от слез и бесперспективных объяснений в любви. Это было бы так смешно и нелепо.

Он заснул только под утро, незаметно для себя.

Его разбудила сестра Нгао. Увидев ее лицо над своим, юноша вздрогнул.

– Morbleu! – (тысяча чертей!) вскрикнул он от неожиданности на французском.

Девушка смущенно засмеялась.

– Мой брат велел разбудить вас. Он сказал, иначе вы опоздаете на свой корабль.

– Корабль? Ах да…

Жан-Антуан сел в кровати и потер затекшую шею.

– А я успею позавтракать?

Она с сожалением поджала губы.

– Уже нет. Мне жаль.

– Тогда, пожалуйста, мне бы хотя бы чаю, чтобы согреться. Мне все равно еще нужно попрощаться со своими друзьями. Я возможно больше никогда их не увижу.

Лицо девушки стало растерянным и еще более сожалеющим. Неожиданно из-за ее спины донесся неразборчивый воинственный возглас, который тут же потерялся в жалком скулении и храпе. Жан-Антуан наклонился вбок и только сейчас взглянул на кровать Питера Тида. Тот сидя заснул с бутылкой крепкой местной выпивки в руке. Питер казался багрово-красным на фоне бежевых обоев и пускал слюну себе на грудь. Левый ботинок был надет на левую ногу, а правый – на правую руку. Он был безнадежно пьян.

Девушка с жалостью посмотрела на Жана-Антуана.

– Он вчера очень переживал из-за того, что остался без друзей, – объяснила она. – Я пыталась разбудить и его. Но бесполезно.

– А, – невнятно отозвался Жан-Антуан, почувствовав легкое разочарование. – Ладно. Тогда передайте, что если он когда-нибудь будет в Париже, меня там не сложно найти. Каждый человек теперь, скорее всего, знает мое имя.

– Ухты, как это интересно! – воскликнула она с восторгом. – Вы известная личность у себя на родине?

– Что-то вроде того, – тяжело вздохнув, признал он, встал и стал поправлять свою смятую одежду.

– Я сделаю вам чай, – улыбнулась она и выскочила на улицу.

Умывшись и поправив волосы, Жан-Антуан направился через двор под низким холодным небом к лестнице, ведущей к квартирке Эйлин. Дверь была не заперта, а на его стук никто не ответил. Он позвал Эйлин, но она не отозвалась. Тогда он немного приоткрыл дверь и предупредил, что входит. Однако к несчастью, Эйлин дома не оказалось.

Жан-Антуан прождал ее несколько минут, но больше времени у него не было. Он взял листок бумаги, карандаш и на туалетном столике мошенницы вывел таким же крупным витиеватым почерком, как некогда писал письмо премьер-министру Д’Отпулю:

Дорогая Эйлин!

Я уезжаю, оставляя в сердце надежду, что когда-нибудь судьба столкнет нас вновь при лучших обстоятельствах. Я искренне сожалею о том, что не смог попрощаться с вами лично и надеюсь, что ваше отсутствие объясняется не обидой за те вещи, которые я мог по глупости наговорить. В противном случае я извиняюсь и признаюсь в безграничном желании избавить вас от любой боли, какая бы вас ни тревожила, хотя и понимаю свое бессилие в данном случае. Хочу верить, что…

– Эйлин! Мне только что стало известно прозвище того самого сбежавшего участника побоища, – раздался голос Нгао за дверью. Он на минуту задержался перед приоткрытой дверью, явно почуяв перемену, потом резко вошел внутрь.

Притаившийся Жан-Антуан тут же вскочил.

– Вы?! – удивился Нгао. – Что вы здесь делаете? Где Эйлин?

– Зашел попрощаться. Очевидно, ее здесь нет, – спешно сообщил Жан-Антуан.

– Очевидно, – многозначительно согласился Нгао, пристально глядя на француза из-под приподнятых бровей. – Тогда и нам задерживаться здесь нет смысла. А кроме того, я думал, вы уже уехали в порт. Пойдемте, не хочу думать, что вы рылись в вещах мисс Вэйвуд.

– Ну что вы такое говорите, в самом деле, – сотряс руками растерянный Жан-Антуан.

– Всякое бывает, – отходя в сторону и жестом приглашая юношу на выход, строго проговорил китаец.

– Все совсем не так, – выставив палец, заверил Жан-Антуан. – Я даже не хочу об этом говорить.

Он с видом задетого достоинства направился на лестницу. Ситуация настолько сконфузила его, что он забыл не только закончить, но и подписать записку.

Спускаясь, Жан-Антуан обернулся к Нгао, закрывающему за ними дверь.

– Лучше скажите, что вы там узнали о человеке, который убежал от полиции?

Китаец повременил с ответом, раздумывая, удостоить ли юношу этой бесценной информацией или нет. Однако видимо нашлись причины, позволившие Нгао заговорить об этом с Жаном-Антуаном.

– Говорят, что этого человека прозвали Десять Кулаков. Настоящего имени никто не знает.

– Вы сказали, Десять Кулаков? – обрадовался Жан-Антуан.

– Именно так я и сказал.

– Обязательно расскажите об этом мсье Тиду, когда он проснется и, конечно же… Эйлин.

Жан-Антуан вдруг понял, что сожалеет о том, что не сможет быть рядом с друзьями в тот момент, когда они узнают эти хорошие новости. И все же сама мысль о том, что Десять Кулаков жив, позволяла жить надежде, что в конечном итоге, все, может быть, налаживается.

– Да, думаю, эти новости порадуют ваших друзей. Остается только неизвестным, почему он не встретился с вами у меня, как они и уговорились, – обращаясь больше к себе самому, заметил Нгао. – Должна быть причина, по которой он до сих пор не объявился. Впрочем, я убежден, что со временем мы ее узнаем.