В конце этой главы мы возвращаемся к Альберу Камю. В своем сборнике статей «Миф о Сизифе» (1942) он вспоминает персонаж, которого Гомер называл мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных, но другие считали просто разбойником; неудачи его привели к тому, что Сизиф был проклят – обречен вечно катить в гору огромный камень. Стоило ему добраться до вершины, как камень срывался, катился вниз, и Сизифу приходилось все начинать сначала. Сам по себе этот миф – очевидная метафора наших жизненных испытаний; однако Камю заинтересовали те краткие минуты отдыха, когда Сизиф свободен от своего бремени. О чем думает он, пока камень катится вниз? Не сожалеет ли о том, что жизнь и принятые решения привели его к такому исходу? Ответ, который дает Камю – презрение. Как бы ни была мрачна наша судьба, как бы ни тягостно бремя, как бы ни ужасны тяготы жизни – всегда остается передышка; в ней заключены и счастье, и свобода – в сущности, не что иное, как цепь решений и действий, ведущих к определенным последствиям. Не все последствия будут хороши, не все нас обрадуют; но дурные последствия мы можем презирать, а хорошими – наслаждаться, создавая себе краткие минуты отдыха.

Живи с последствиями своих действий и наслаждайся их теплом. Единственное тепло в холодной, равнодушной вселенной – то, что создаем мы сами. В этом суть искусства, в этом же суть полной, насыщенной жизни – в тепле действий.

Военные успехи науки и техники – создание атомной бомбы, радара и пенициллина – обещали многое и для мирного времени: они внушали надежду, что эти научные достижения удастся использовать для улучшения человеческой жизни в самых разных областях. Престиж точных наук «по аналогии» распространился и на гуманитарные науки, в особенности на психологию, а также на научное знание в целом. Впрочем, перемены в обществе были значительнее и глубже этого. Алан Петиньи первым указал на «либеральный поворот» американского общества 1940-х годов – в сущности, вызов традиционным и религиозным взглядам на то, как должна быть устроена жизнь.

Хотя «мода на психологию», прежде всего в США, широко распространилась в предвоенные годы, некоторые шаги в этом направлении были заметны и ранее. Первый курс лекций по психотерапии в Америке был прочитан в Медицинской школе Тафта уже в 1909 году; к этому же году относится создание Национального комитета психической гигиены. В 1908 году епископальное «Эммануиловское движение», базировавшееся в церкви «Эммануил» в Бостоне, начало издавать журнал «Психотерапия», где публиковались статьи богословов, психоневрологов, психиатров-фрейдистов и философов. Вместо привычного «самообладания» заговорили о «самореализации». В 1924 году «Атлантик Мансли», рассказывая о том, что уже тогда называли «психологической революцией», перечислял горы книг о психологии интимной жизни, психологии деловой эффективности, психологии христианства, психологии воспитания детей, психологии проповеди… и даже психологии страхования и психологии игры в гольф![609]

Социологическое исследование «Мидлтаун» (упомянутое нами ранее) обнаружило, в числе прочего, что в 1923 году городские обитатели купили в 26 раз больше книг по психологии и философии, чем на двадцать лет ранее. В эти же годы Гарри Эмерсон Фосдик из церкви «Риверсайд» в Нью-Йорке писал, что пастырские беседы с прихожанами кажутся ему важнее, чем проповедь, и что для проповедей он предпочитает выбирать такие темы, как «преодоление уныния, победа над страхом, усмирение тревоги и радость самореализации». Цели пастырского попечения, писал он, изменились; теперь пастор стремится помочь своим прихожанам не приспособиться к миру сему, а наиболее полно реализовать себя в мире. Настала «новая эра в истории попечения о душах».

Новые перемены произошли в 1939 году, когда Ролло Мэй опубликовал «Искусство психологического консультирования» – книгу, основанную не на привычных американских традициях, а на трудах европейских психоаналитиков: Фрейда, Юнга, Ранка и Адлера. Мэй, молодой пастор, учился и в клинике Адлера в Вене, и в Нью-Йоркской объединенной богословской семинарии. Он полагал, что люди – «конечные, несовершенные, ограниченные создания», что пастырские беседы должны соединять в себе этику и психологию, а консультирование, не берущее в расчет «импульсы бессознательного», называл «поверхностным».[610]

Джошуа Лота Либмана сегодня вспоминают не так часто, как других авторов – его современников (он умер молодым в 1948 году), однако в те годы его читала вся Америка. Его книга «Покой ума», опубликованная в 1946 году, пятьдесят восемь недель подряд находилась на вершине списка бестселлеров «Нью-Йорк Таймс» – рекорд, непревзойденный вплоть до выхода в свет «Силы позитивного мышления» Нормана Винсента Пила (см. с. 468). Либман, раввин из Бостона, начинал со слабых сторон религии и психологии. Многие религиозные сочинения, писал он, внушают читателям лишь чувство вины и греховности, а многие книги по психологии, стремясь приободрить читателей, на деле заставляют их чувствовать себя ненормальными и воспринимать собственную жизнь как «историю болезни». Цель его книги, продолжал Либман, объяснить то, что узнала о человеческой природе современная психология – в том числе и то, почему люди теряют веру.

Все мы, говорит он, жаждем спасения; однако «разобраться в себе» нам не так-то легко. До недавнего времени монополией на копание в нашем внутреннем мире обладала религия; однако в последние полстолетия перед Второй мировой войной, «и особенно в последнее десятилетие, стремительно развивается новый метод исследования эмоциональных и психических нарушений, угрожающих нашему душевному миру». Техника Фрейда, продолжает он, оказалась столь шокирующей и нелестной для человечества, что многие попросту боятся ее использовать. Однако психология, как и другие науки, не имеет этических целей, это не философия жизни; следовательно, продолжает Либман, она – лишь ключ к храму, но не сам храм. Ее необходимо дополнить религией.[611]

Однако, продолжает он, религии тоже много недостает: дело в том, что религия до-научна, и важнее всего то, что положения ее были сформулированы до психологической революции. Многие, замечает он, полагают, что бастионы религии один за другим падают под наступлением науки, и опасаются, что психологическая революция нанесет религии новый удар. Однако, – продолжает Либман, – «мудрейшие из современных религиозных лидеров понимают, сколь неверно и опасно отождествлять истину с застывшими концепциями из прошлого… Пусть религия, не колеблясь, использует микроскоп психологии, ее глубинный анализ человеческого сознания». Он не признает пропасти между психологией и религией, о которой говорят некоторые, поскольку, по его мнению, цели Фрейда были духовны, «даже если сам он этого не сознавал». В сущности, в психотерапии человек воссоединяется с богом: поэтому не стоит опасаться, что психиатрия когда-нибудь заменит религию, но и для религии невозможно «остановить подъем психологического знания».[612]