Приглашение написать книгу об уходе за детьми исходило от издательского дома «Даблдей»: при этом издатели сделали странное примечание – в книге, мол, должен быть раздел и о психологическом развитии ребенка, но «особенно стараться над ним не обязательно». Книга Спока отличается, прежде всего, здравомыслием. Не надо, говорит он, запугивать ребенка; что бы там не говорили кальвинисты, но дети – не маленькие злодеи, сердце у них доброе; родители должны доверять себе; не стоит бояться пробуждения детской сексуальности и воображать себе всякие ужасы о развитии Эдипова комплекса. Спок пишет практично и с юмором. Родители, говорит он, не могут знать ответы на все вопросы, да и нужды в этом нет; не стоит тратить время, твердя ребенку «нельзя то, нельзя это», – лучше постараться воспитать из него «демократическую личность в ладу с самим собой». Очень важна для родителей гибкость.

Одна из причин феноменального успеха книги Спока – в том, что она дала родителям, выросшим в чересчур суровых или неблагоприятных условиях, надежду вырастить детей не так, как растили их самих, порвать с прошлым и дать своим детям то, что не сумели дать им их собственные родители. И Америка приняла Спока с восторгом. Америка влюбилась в его новые правила – о дисциплине, о кормлении по требованию, о том, что ласка для ребенка важнее аккуратности, о том, что ребенок вовсе не нуждается в порке или иных физических наказаниях (но, если вам случилось в сердцах шлепнуть ребенка – не грызите себя за это!)

По воздействию на наше мышление Спока сравнивают с Локком и Руссо: книга его переведена на три дюжины языков. Впервые изданная в 1946 году, в первый же год она разошлась миллионным тиражом; в 1952 году было продано уже четыре миллиона, и во все следующее десятилетие – по миллиону в год. Ее прочли две трети американских матерей, и опросы показали, что, если в начале 1940-х годов лишь 4 процента родителей кормили своих детей по требованию, к концу десятилетия эта цифра возросла до 65 процентов. В эти же годы детей стали намного реже пороть и куда меньше ругать.

Для нас Спок важен тем, что, отталкиваясь от достижений Фрейда, разработал нравственные основы воспитания, исходящие из человеческого опыта, а не от божества. В его «правилах» звучит вера в человеческую личность, ее благородство и достоинство.[616]

Были у книги Спока и другие косвенные последствия. Эта книга, точнее ее успех, помогла пересмотреть отношение к идеям Фрейда; а постоянный акцент на том, как важно для матери ощущать эмоциональное удовлетворение от материнства, вызвало взрыв моды на книги по самопомощи. С них начался психотерапевтический бум, который Филип Риф назвал «триумфом терапии» и о котором мы поговорим чуть позже.

Новая этика, исповедуемая Споком, и новое понимание связи между религией и психотерапией, изложенное Либманом, привело к растущей критике в адрес массовой культуры и бюрократии – конечно, поддерживающей порядок в обществе, но при этом формализующей и обедняющей многие стороны человеческой жизни. Особенно влиятельны в этой критике были два психоаналитика – эмигранта из Европы.

Первым стал Эрих Фромм, беженец из Германии, во времена Веймарской республики работавший во Франкфуртском институте: он стремился соединить идеи Маркса и Фрейда в критике современного капитализма. Книги Фромма «Бегство от свободы» (1941), «Человек для себя» (1947) и «Здоровое общество» (1955) идеально воплотили в себе дух времени. В своих трудах Фромм описывает противоречия между целями современного общества и гармоничным развитием личности, а также формирование в капиталистическом мире особого человеческого характера, с «рыночной» ориентацией, побуждающей людей «продавать» свою индивидуальность на социальном рынке, «где востребованы девочки-припевочки и рубахи-парни».

Фромм писал о том, что человеческая природа – в значительной степени продукт культуры, что религиозный поиск – базовая потребность человека, а основная проблема свободы – та, что свобода отделяет человека от толпы и внушает чувство одиночества, которое немногие могут перенести. «Неопределенность независимости для многих оказывается попросту нестерпимой». По мнению Фромма, современный мир поощряет в людях определенные «непроизводительные» реакции: люди становятся «потребителями» (зависящими от внешних ресурсов, к которым постоянно обращаются за поддержкой и наградой), «эксплуататорами» (готовыми любой ценой получать то, что хотят), «накопителями» (болезненно привязанными к чему-либо, будь то материальные блага или переживания) или «торговцами собой» (готовыми продавать собственную личность на социальном рынке).[617]

Беженкой из Германии, из Берлина, была и Карен Хорни. В «Невротической личности нашего времени» и «Путях психоанализа» она писала, что западное общество, построенное на агрессии и конкуренции, делает невротиками «практически всех»: оно искажает развитие личности, пестуя в ней жажду «привязанностей, власти и статуса». Конформизм Хорни считала не такой уж большой опасностью для общества в сравнении с этим.

Целью человеческой жизни и Фромм, и Хорни считали самореализацию. Чтобы достичь «роста», прежде всего необходимо отделить свое «истинное» Я от Я «внешнего», отчасти «ложного». Под слоем внешнего Я и публичного Я скрывается настоящее, более глубокое Я, способное к самореализации. Для Фромма высшей добродетелью является выражение «уникальной индивидуальности», а задача терапии – реализовать эту уникальную индивидуальность, проявляющую себя в первую очередь в любви. Фромм сурово критиковал кальвинистов и Канта, осуждавшего любовь к себе. Лишь те, кто по-настоящему любит себя, писал он, способны по-настоящему любить и других: это основа совместной жизни в обществе. В «Искусстве любви» (1956) путем к реализации своего потенциала он называет «спонтанное утверждение ценности другого» в форме единения, не покушающегося на искренность и индивидуальность каждого из любящих.

Карен Хорни еще откровеннее говорила о том, что каждый невроз «неразрывно связан с моральными проблемами». Она полагала, что и дети, и взрослые, окруженные опасным и пугающим миром, «компенсируют свою тревогу, создавая идеальный образ себя – «идеализированное Я» – и основывая на нем свое самопонимание и самоощущение». В результате «они попадают под власть тирании слова «надо», которую навязывают себе сами». Бесконечная погоня за воплощением идеального образа неизбежно загоняет их в ловушку – в «броню гордости, за которой скрывается отчуждение от себя и презрение к себе. Жизнь превращается в серию враждебных стычек с самим собой: «реальное» Я живет в постоянном напряжении, разрываясь между тираническими требованиями «идеального» Я и настойчивыми попытками подавленного «реального» Я выразить свою нужду в спонтанном росте». Для Хорни это означает, что самореализация, движение к независимости и полноте жизни, помимо всего прочего, имеет важное моральное значение. Здесь также очевидно пересечение психологии и религии.

Все эти размышления и анализы появились очень вовремя. Благодаря закону GI Bill тысячи солдат, вернувшихся с войны – куда больше, чем когда-либо ранее – устремились прямиком в колледжи. Те же люди внесли свой вклад и в послевоенный бэби-бум: молодых родителей в Америке тоже стало больше, чем когда-либо ранее. Многие солдаты воевали за океаном, в странах, где нормы поведения сильно отличались от американских, а атмосфера тревоги и опасности (кто знает, что случится с тобой завтра?) обостряла сексуальный голод. Все это способствовало и психологическим, и религиозным переменам. В 1951 году психолог Карл Роджерс писал, что «из всех общественных наук, по всей видимости, именно психотерапия сейчас быстрее всех развивается и представляет наибольший профессиональный интерес». «Психология, – писал в «Истории пастырского попечения в Америке» Э. Брукс-Холифилд, – как Господь Бог, кажется если не всемогущей, то вездесущей». «Наступила эра психологии!» – объявил в 1957 году журнал «Лайф».[618]