Франция и теперь оставалась очень крупным государством, но вряд ли сохраняла даже то положение, которое занимала до 1780 г. Британия благодаря своему могуществу на морях, казалось, полностью держала в своих руках торговлю всего мира, к тому же она имела гораздо более развитую промышленность, чем любая ее соперница. Самый могущественный политик Европы жил не в Париже, а в Вене, и это был князь Меттерних, умный сторонник абсолютной монархии. Самая могучая армия, как тогда казалось, была у царя Александра I, который, как было хорошо известно, теперь был на побегушках у Меттерниха. А Франция снова была вынуждена заниматься только собой. У нее осталась только ее собственная территория. Большинство ее колоний были захвачены англичанами. По мирному договору ей были возвращены лишь несколько маленьких островов в Вест-Индии и некоторые торговые фактории в Африке и Индии. Огромная колониальная империя, существовавшая до 1760 г., разумеется, исчезла гораздо раньше. Строительство второй великой колониальной империи, которая перед 1900 г. охватывала всю Северную Африку, еще не было даже начато. Поэтому у французов было мало внешних проблем, которые могли бы отвлекать их мысли от домашних неприятностей.

Тем не менее Франция 1815 г. вовсе не была Францией 1789 г. Якобинцы явно потерпели неудачу. Их предшественники, люди 1789 г., которых презирали и ругали, в значительной степени добились успеха. «Привилегии» и большинство остальных крупных злоупотреблений старого режима исчезли навсегда. Больше не было привилегированных классов, и собственность была распределена среди значительной части населения. Все французы были равны перед законом и теоретически имели равные права на государственные должности. Церковь была лишена своих чрезмерных привилегий. Финансы страны были в сравнительно хорошем порядке. Веротерпимость была почти полная. Короче говоря, в 1815 г. «страна уже имела социальную и административную структуру; она оставалась – и остается до сих пор – демократическим обществом, делами которого управляет централизованная администрация. Однако механизм центрального правительства еще не был создан. Франция много трудилась, чтобы разработать его: в течение всего XIX в. она создавала для себя политическую конституцию»[215]. Важность этих слов может лишь тот, кто понимает, до какой степени парижское правительство господствовало над всей жизнью Франции. Америка и большинство британских общин остались бы в основном демократическими и либеральными, даже если бы их центральное правительство вдруг перестало быть либеральным: в этих государствах очень сильно местное самоуправление. Но во Франции местное самоуправление было тогда и остается теперь очень слабым (с американской точки зрения): власть парижских министров дотягивается до самой безвестной коммуны. Поэтому наш взгляд здесь постоянно будет обращен на столицу.

Нужно сказать, что в 1815 г. основная масса французского народа не испытывала большого интереса к политике. Несмотря на длительные войны, население страны увеличилось и составляло около 29 миллионов человек. Подавляющее большинство французов по-прежнему были крестьянами. Революция, уничтожив земельные владения дворянства и церкви, исполнила заветное желание многих из этих людей иметь надежную маленькую ферму и скромный достаток. Они, в сущности, были наиболее процветающим, имевшим наибольшее чувство собственного достоинства, самым стабильным и самым домовитым крестьянством в мире. Правда, среди них, к сожалению, много неграмотных и суеверных, но сравнение французских земледельцев с крестьянами любой другой страны было бы очень благоприятным для французов. Они были настоящей силой страны. Революция и империя сделали для них больше, чем для любого другого слоя французского общества, но крестьянам было не очень важно, кто у них правитель, лишь бы он обеспечивал им мир, порядок и процветание. Французское крестьянство вновь и вновь исправляло ошибки более заметных частей своего народа. Оно обуздывало революционеров, когда те заходили слишком далеко; оно выплачивало огромные военные долги и контрибуции; и, наконец, в 1914–1918 гг. оно дало подавляющее большинство тех сильных и неукротимых пуалю, которые стали живой стеной, защитившей свободу во всем мире[216].

В городах, конечно, была велика доля промышленных рабочих; но, по современным меркам, французские города того времени были малочисленны и невелики по размеру. Кроме Парижа, вероятно, только Лион имел больше 100 тысяч жителей. Французские промышленные предприятия были далеко не так развиты, как английские. Разумеется, значительная часть французских ремесленников жила в Париже, где находилось правительство, а потому внезапное восстание этих людей в некоторых случаях могло иметь очень серьезные политические последствия: их пальцы были возле горла власти и всегда могли придушить ее. Десять тысяч вопящих рабочих в Париже могли сделать для революции гораздо больше, чем 100 тысяч недовольных крестьян, разбросанных по департаментам. Но нельзя было рассчитывать, что вся остальная Франция радостно примет революцию, которая произошла в столице. Крестьяне могли выразить свое несогласие; они действовали бы не так быстро, как рабочие, но не менее решительно и твердо.

Выше крестьян и ремесленников располагался многочисленный класс, известный под названием буржуазия, – владельцы собственности, претендовавшие на более или менее заметное место в обществе, крупные и мелкие государственные служащие, люди свободных профессий и т. д. Их обвиняли в том, что они глубоко консервативны и ведут «простую тихую жизнь, как в маленьких городках, – однообразную жизнь без удобств, без развлечений, без умственной деятельности и находятся в рабстве у общественного мнения». Еще их винили в том, что они имеют почти так же мало представления о политике, как крестьяне, и ведут себя в высшей степени эгоистично, особенно когда мешают ремесленникам добиться улучшения оплаты и условий их труда. Каким вялым и сонным было общественное мнение тогдашней Франции, можно судить по тому, как мало читали в этой стране газет. Конечно, на протяжении почти всего периода Реставрации существовали суровая цензура печати, налог в размере 10 сантимов (2 центов) с каждого экземпляра газеты и очень большой почтовый сбор. И все же можно очень удивиться тому, что, согласно официальному отчету, составленному в 1824 г., во всей Франции было всего 55 тысяч экземпляров газет со статьями о политике. Надо признать, что эти газеты обычно были довольно глупыми и не просвещали читателей, но в это время публика, вероятно, и не хотела ничего лучшего.

Конечно, среди народа было и меньшинство бережливых, расчетливых людей, которые смотрели в будущее с умом, то есть строили планы на лучшее время. Как правило, эти люди тоже принадлежали к буржуазии или были отпрысками старых дворянских семей, достаточно просвещенными для того, чтобы перестать плести реакционные заговоры и забыть о своих родословных. Однако можно сказать, что с 1815 по 1848 г. французов побуждали к политическим переменам четыре главные причины: 1) боязнь, что полное возвращение старого режима (которое несколько раз казалось возможным) поставит под угрозу все состояния и права на собственность, приобретенные после 1789 г.; 2) требования владевших собственностью слоев общества, чтобы правительство работало эффективно и создало в стране стабильность, которая бы способствовала развитию прибыльной торговли и промышленности; 3) требование парижских промышленных рабочих сделать хоть что-нибудь для облегчения тяжелых и неблагоприятных условий их труда и 4) постепенный возврат к идеям предыдущего поколения и его идеализму, побуждавший людей требовать истинно либеральных учреждений и претворения в жизнь демократических теорий. В конце концов все эти факторы объединились, вытащили Францию из скучного болота, куда она была брошена в 1815 г., и поставили ее на дорогу, которая вела к более благородным целям.