– Тетя… вот и я.

А скоро моя сестра и моя дочь дождутся и меня.

С трудом оторвав взгляд от имени дочери, оглядываю зал. Они понимают, почему у меня на глазах слезы.

– Изабель и мой отец, Жюльен Россиньоль, и их товарищи организовали маршрут «Соловей». Они спасли сто семнадцать человек.

Пауза.

– Мы с Изабель мало разговаривали во время войны. Она старалась держаться подальше, чтобы не подвергать меня опасности. И я не все знала о ее деятельности, пока она не вернулась из Равенсбрюка.

Вытираю глаза. Тишина в зале звенящая, больше не скрипят стулья и не шаркают подошвы. Все замерли, глядя на меня. По лицу Жюльена можно изучать растерянность и смущение, для него все это – большая новость. Впервые в жизни он осознал, что между нами – океан, а вовсе не мост. Я, оказывается, не просто его мать, дополнение к нему. Я совершенно отдельный человек, и он не понимает, что ему теперь со мной делать.

– Изабель, вернувшаяся из концентрационного лагеря, была уже совсем не той Изабель, что выжила под бомбежками в Туре или переходила через Пиренеи. Изабель вернулась больной и надломленной. Она во многом разочаровалась, во многом, но не в правильности своего выбора. За день до ее смерти мы сидели в саду, она взяла меня за руку и сказала: «Ви, всего было вдоволь». Я тогда удивилась: «Чего вдоволь?» – а она сказала: «Жизни. В моей жизни было все».

И это правда. Я знаю, здесь, в зале, сидят люди, которых она спасла, но и вы спасали ее. Изабель Россиньоль умерла героиней и любимой женщиной. Иного она и не желала бы. Она хотела только, чтобы ее помнили. И я благодарна всем вам за то, что ее жизнь обрела смысл, что вы помогли осуществиться лучшему в ней и за то, что помните о ней все эти годы.

Я спускаюсь со сцены.

Люди встают и долго-долго аплодируют. Я вижу, что многие плачут, и вдруг до меня доходит: это ведь родственники тех, кого она спасла. У каждого летчика, вернувшегося домой, к семье, есть дети и внуки, и все они обязаны жизнью моей отважной сестре, отцу, их товарищам.

А потом меня засасывает водоворот – благодарности, воспоминания, совместное фотографирование. Каждый хочет поговорить со мной, рассказать, как много Изабель и мой отец значат для них. В какой-то момент рядом возникает Жюльен и берет на себя привычную роль телохранителя. Слышу его бормотание возле моего уха: «Похоже, нам о многом надо поговорить». Киваю, пробираюсь через толпу, повиснув на его руке. Изо всех сил стараюсь быть достойным представителем своей сестры, принимаю благодарности, адресованные ей.

Мы почти выбрались из зала, как вдруг я слышу знакомый голос:

– Привет, Вианна.

Даже спустя много лет я узнаю его глаза. Гаэтон. Он ниже ростом, чем мне запомнилось, сутулый, на загорелом обветренном лице время оставило беспощадные следы. Волосы длинные, почти до плеч, и белые, как цветы гардении, но все равно я узнала бы его с первого взгляда.

– Вианна, – говорит он, – я хотел познакомить тебя со своей дочерью.

Он машет рукой, подзывая молодую красотку в узком черном платье с ярко-розовым шарфом. Она подходит, улыбается, как будто мы давние друзья.

– Изабель, – представляется она.

Тяжело наваливаюсь на руку Жюльена.

Гаэтон целует меня и шепчет:

– Я любил ее всю жизнь.

Мы болтаем о том о сем – ни о чем, потом они уходят.

Я вдруг чувствую, что безмерно устала. Вымотана. Высвобождаюсь из хозяйской хватки сына и выхожу на балкон. Там тихо, подсвеченный Нотр-Дам бросает разноцветные отблески на черную воду Сены. Слышу, как волны плещут о гранит набережной, как поскрипывают лодочные канаты.

– Итак, – говорит Жюльен, – твоя сестра, моя тетя, попала в немецкий концентрационный лагерь, потому что наладила маршрут эвакуации сбитых летчиков? И этот маршрут предполагал переход через Пиренеи?

В его изложении звучит героически.

– Почему я никогда ничего об этом не слышал – и не только от тебя? Даже Софи не обмолвилась ни словом. Черт, да я понятия не имел, что люди уходили от нацистов через горы, что существовали женские концлагеря для участниц Сопротивления.

– Историю пишут мужчины, – отвечаю я. И это самый простой и самый честный ответ. – Женщины привыкли. В этой войне мы оставались в тени. А после войны нас не звали на парады, не награждали медалями и не писали о нас в учебниках истории. Во время войны мы делали то, что должны были делать, а когда она закончилась, собрали осколки своей жизни и построили из них новую. Твоя сестра, как и я, хотела все забыть. Возможно, – и в этом моя ошибка – я позволила ей забыть. Наверное, нам следовало говорить об этом.

– Выходит, Изабель спасала летчиков, папа был в плену, а ты осталась одна с Софи. – Он как-то странно смотрит на меня, наверное, гадает, что еще ему неизвестно. – А что ты делала во время войны, мам?

– Выживала, – тихо говорю я. Именно сейчас мне невыносимо не хватает дочери, ведь выживали мы. Вместе. Вдвоем против всех бед.

– Должно быть, нелегко пришлось.

– Нелегко.

Мы смотрим друг на друга, мать и сын. Он изучает меня, как хирург, от которого ничего не скроешь – ни новые морщинки, ни учащенное сердцебиение, ни комок, вставший в горле.

Он ласково касается моей щеки, нежно улыбается. Мальчик мой.

– Думаешь, прошлое может изменить мои чувства к тебе? Ты правда так думаешь, мама?

– Миссис Мориак?

Я рада, что нас прервали. На вопрос сына я не хотела бы отвечать.

Оборачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с привлекательным молодым человеком. Американец, но не слишком типичный. Наверное, из Нью-Йорка. Коротко стриженные седеющие волосы, дизайнерские очки. Элегантный черный блейзер, дорогая белая рубашка и линялые джинсы. Я протягиваю руку. И тут наши глаза встречаются. И я спотыкаюсь. Жюльен мгновенно оказывается рядом, подхватывая меня:

– Мам?

Я смотрю на мужчину. И вижу мальчика, которого любила всей душой, и женщину, которая была моей лучшей подругой.

– Ариэль де Шамплен, – шепчу я его имя, как молитву.

Он сгребает меня в объятия, стискивает изо всех сил, и прошлое возвращается. Когда он наконец чуть отстраняется, мы оба плачем.

– Я всегда помнил вас и Софи. Мне внушали, что надо забыть, и я пытался, но не смог. И уже много лет ищу вас.

– Софи умерла пятнадцать лет назад.

Отвернувшись, Ари тихо говорит:

– Я всегда спал с ее игрушкой.

– Бебе.

Ари вытаскивает из кармана фото – на снимке мы с Рашель.

– Мать отдала это мне, когда я закончил колледж.

Я смотрю на фотографию и ничего не вижу из-за слез.

– Вы с Софи спасли мне жизнь, – говорит Ари.