Только вот после свадьбы у Джаузаба жизнь с Фаридой не удалась, не заладилась. Вроде и любовь была, а семьи не получилось. Фариде в доме жениха все не нравилось, не по душе было. И еда не еда, и питье не по вкусу. И года не прошло, как вдруг она исчезла из селения нашего, пропала неизвестно куда. Джаузаб ее искать пробовал, да все без толку. Поначалу горевал, а потом успокоился, но сразу постарел на десяток лет, совсем как старик смотрелся, хотя ему и тридцати годков не набежало еще. И конь его Ат-Кашка из жеребца-красавца в жалкую клячу превратился. Недолго они после того и прожили, почти враз и умерли, так друг друга любили. Вот и думай после этого, что всего в мире дороже: любовь женщины недолгая или дружба вечная? И не важно, кто твой друг, главное, чтоб он верным был и тебя ни на кого на свете не променял, не предал. Только таких друзей нынче, верно, совсем не осталось, перевелись все.

Дед мой часто повторять любил: «Коль родители неправедно живут, то грехи их на детей лягут». Я тогда мальцом совсем был, не понимал, что значит «неправедно», а переспросить, разузнать у того же деда стеснялся. Потом уже разобрался, дошло, что к чему, и часто те дедовские слова вспоминаю. Да и как не вспоминать, когда чуть не каждый день подтверждение им нахожу. А вот про одну историю стародавнюю и вам расскажу, поведаю о том, как в жизни бывает, случается, коль люди не по правде живут.

В одном селе когда-то семья жила. Жена, как водится, по хозяйству управлялась, а муж ее извозом занимался – на подводах разные товары для богатых людей возил, куда им то требовалось. Жену свою он любил пуще всего на свете и никогда из поездки без подарка не возвращался: то платок в цветах дивных ей привезет, то ожерелье бирюзовое или коробку с леденцами-скрипунами сладкими, все-то ей угодить хотел, во всем потакал. Та мужнину обновку на себя приладит-прикинет, в зеркальце глянет, смотрит, не налюбуется на платок новый или ожерелье, рада-радехонька. Потом еще и к соседкам, к подружкам сбегает, похвалится: мол, глядите, завидуйте, как муженек меня любит, балует, разными разностями одаривает. А когда жена довольна, то и муженьку ее приятно, что угодил, усластил женушку-подруженьку.

И все-то в семье у них было хорошо-ладно, кроме одного: деток Аллах не дал. А что за семья, когда в доме смеха-крика ребячьего не слышно, никто тебя из поездки обратно не ждет, навстречу с криком «папа приехал!» не бросается, тебе не радуется. То уже не семья, а название одно, иначе и не скажешь. Потому муж и жена молились часто со слезами на глазах, Аллаха просили послать им ребеночка, обещали, что ни в чем ему отказа не будет, станет как сыр в масле кататься. Видать, услышал Аллах их молитвы и наградил за терпение великое. Как-то раз и говорит жена мужу:

– Жду ребеночка к весне, коль все удачно сложится.

Обрадовался тот, чуть в пляс не пустился, что наследник наконец-то на свет божий родится-появится, будет на кого дом, хозяйство оставить, ради этого и на свете стоит жить. Стал он жену больше прежнего любить, нежить, всю черную работу на себя взял и поднять чего с пола не дает, сам кидается, едва что на руках не носит.

Тут пришло ему время с обозом в дальние края идти, в аккурат посреди зимы. Он перед отъездом своим соседскую девочку попросил, отблагодарить обещал, чтоб она за женой его приглядывала, по дому управляться помогала. Жене говорит:

– Береги себя, хочу, чтоб сына родила крепкого, здорового, мне в помощь, тебе в утешение.

Та его поцеловала на прощание, обещала все как есть выполнить, ребеночка родить здорового и мужа своего тем самым порадовать. С тем тот и отбыл, укатил на долгие недели.

А путь у них на тот раз случился неблизкий – в Казань-город за разными товарами для одного богатого человека по имени Сафи-бек. Долго они ехали, добирались, наконец, прибыли в Казань-город, на постоялом дворе устроились. С ними и приказчик от хозяина был, что покупками ведал, все деньги при себе держал, на товары ему данные. Спали все вместе в общей комнате, чтоб дешевле платить за постой, а потому все друг у дружки на виду были. Вот как ночь наступает, сотворят путники намаз, Аллаху помолятся и устроятся каждый на своей лежанке до утра. А приказчик плошку масляную зажжет, сидит, хозяйские деньги пересчитывает, счет ведет. Вспоминает, куда, сколько за день потратил, сколько еще у него денег тех осталось. Как считать кончит, обратно в кошель все деньги сложит, под подушку подальше его засунет, плошку задует и спать ляжет, как все. И так, считай, каждый день, пока они все требуемые товары не закупили.

И все это время мужику-возчику, у которого жена ребенка ждала, тот кошель покоя не давал. Лежит себе, думает: «Сын родится, надо бы ему коня купить доброго, чтоб, как подрос, было на чем ему в поле выехать. А к коню и санки беговые нужны, чтоб было на чем по селу промчаться, соседям показаться. Да не мешало бы сбрую, в серебро оправленную, разукрашенную, под стать тому коньку иметь. Санки коврами цветными устлать». С такими мыслями он и засыпал, с ними и ото сна пробуждался.

И чем дальше, тем хуже ему становилось от мыслей тех. Уже и спать не может, кошель с хозяйскими деньгами перед глазами стоит. Прознали про мысли его пэри, враги рода человеческого, стали все сильнее подзуживать, подтрунивать: мол, нет ничего проще теми деньгами ночью, когда все спят, завладеть, от посторонних глаз подальше спрятать. И до того они его довели, что однажды решился он. Подполз к лежанке приказчика, вытащил кошель у него из-под головы и во двор кинулся. Там спрятал деньги в торбу с овсом и обратно вернулся. А потом решил так сотворить-устроить, чтоб подумали все на вора, человека постороннего, который будто ночью к ним забрался. Для того собрал у товарищей, спутников своих, у кого шапку, у кого кушак, у кого рукавицы и снес все на задний двор, в снег зарыл поглубже, да с тем и спать лег.

Утром просыпаются все от крика приказчика.

– Горе мне! Горе! – кричит, на себе волосы рвет. – Обокрали меня ночью, хозяйские деньги похитили! Как же я дальше жить буду?! Как людям в глаза смотреть стану?! Каждый может мне в глаза плюнуть, нехорошим словом обозвать, что хозяйское добро не сберег, не уследил!

Мужики-возчики бросились было жалеть его, успокаивать, да только он их не слушает, а кричит что есть мочи, головой о пол бьется. Мужички хватились, а чуть не у каждого чего-то не хватает: у одного рукавиц, у другого кушака или шапки. Обидно им стало, что не усмотрели, когда вор к ним ночью забрался, а делать нечего. Попечалились, посокрушались, да пора и в обратный путь собираться, трогаться, благо, что товары закупить успели и все они лежали в полной сохранности. Ладно, сносили тюки с товарами на возы, перетянули, перевязали их, чтоб в дороге не потерять чего, стали приказчика звать, кликать, а того нет нигде. Искать принялись и нашли – висит он, бедненький, в конюшне на уздечке конской: в петлю голову засунул, сам себя от стыда жизни лишил. Погоревали, за муллой кинулись и в тот же день схоронили по своему обычаю. Мертвым своя дорога, а им, живым, до дома еще ох как далеко добираться надобно.

Вернулись обратно, рассказали Сафи-беку, как дело было, тот только головой покачал. Оно, конечно, денег жалко, но знал он, что приказчик человек честный был, нисколечко в нем хозяин не сомневался и ни в чем бы винить не стал. Выходит, зря он смерть принял, не пожелал, чтоб о нем кто слово плохое сказал. Сгрузили мужики-возчики товары с возов, во двор к Сафи-беку снесли, под навес сложили, как положено. Сами сели возле ворот, расплаты ждут, как то у них испокон веку заведено было. А тот к ним долго не выходит, чувствуют, чего-то не так. И точно, выходит через какое-то время Сафи-бек к ним и спрашивает: