Не идея Вико о Божественном промысле, ведущем человека к созданию «вечной идеальной истории», не педантичное деление на циклы завораживало Джойса. Возможность их психологической интерпретации, подпорок, по которым поднимутся лозы мысли художника, была гораздо интереснее. По разбросанным в письмах и заметках суждениям, Джойса они поддерживали в осмыслении прежде всего собственной жизни и того, что в нее вошло на метафизическом уровне. Он говорил Эжену Жола: «Я легко смог бы написать эту книгу в традиционной манере. Каждому романисту известен рецепт. Нетрудно следовать простой хронологической схеме, которую поймут даже критики. Но я прежде всего пытаюсь рассказать историю чэпелизодского семейства по-новому. Время, река и гора — вот настоящие герои моей книги. Но части совершенно те же, которые может использовать любой писатель: мужчина и женщина, рождение, детство, ночь, сон, брак, молитва, смерть. Во всем этом нет ничего парадоксального. Я только пытаюсь создать многоплановое повествование с единой эстетической целью. Вы когда-нибудь читали Лоренса Стерна?»

Прошлой весной он читал Ларбо странный отрывок о короле Марке, Тристане и Изольде, который он переписал здесь, в отеле «Александра-хауз» на Кларенс-роуд; в нем снова оживала его больная тема, неверность. Чайки, кошачьими голосами вопившие на гребнях богнорских крыш, словно разбалтывали унизительную тайну короля. «Три кварка[139] для мистера Марка! Обаянье его не особенно ярко! И глядится-то он, словно сделан в запарке! Хо Хо Хо Хо Хо Хо Хо, смогучий Марк!»

До конца года Джойс пишет почти всю первую книгу — восемь больших фрагментов, которые джойсоведы называют по-разному. Строение книги, ее композиция — не меньшая, если не большая загадка. Джойс благодетельно обозначил начала и концы частей ПФ, традиционно именуемых книгами. Нумерация их, предпринятая уже литературоведами, временами помогает хотя бы не запутаться окончательно.

В общем, признано, что вступительная глава первой книги представляет нечто вроде обзора тем романа. Сам Джойс упоминал о ней как о «прелюдии». Здесь мы слышим о центральном персонаже, здесь называется имя Финнеган и поясняется, что он подносчик на стройке в Дублине, упавший с лесов, или с башни, или со стены и разбившийся насмерть, и тут он преображается в ландшафт, на котором воздвигнут Дублин. Рим на холмах, а Дублин на тушке Финнегана. Тело становится поминальной трапезой, накрытой для скорбящих на его поминках, с которыми первоначально и связывается слово Wake. Но как только они принимаются вкушать его, «примите-ядите», он исчезает, словно призрак. Наконец, в соответствии с комической балладой, давшей Джойсу название книги, разгорается драка, виски расплескивается на вновь явленный труп Финнегана, и он воскресает. Еще до того, как эта книга впускает читателя, его встречает пароль — как уже упоминалось, апострофа, положенного по законам грамматики, тут нет, и название читается «Воскрешение (всех) Финнеганов».

Однако прежде чем в конце главы Финнеган Всех Финнеганов восстанет, мы пробираемся через целый набор всяких завитушек (всплывающих эпизодов, pop-ups), в критических статьях условно именуемых «The Museyroom», «Mutt and Jute» and «The Prankquean». «The Museyroom» стилизована под экскурсию по памятнику Веллингтону в Феникс-парке, напоминающему Ирвикеру двух девчонок, спрятавшихся в кустики пописать (именуемых в тексте и в разборах «парочка Мэгги», the Maggies), и трех подглядывающих за ними солдат. Финнеган тут преображается в воина (в частности, самого Веллингтона при Ватерлоо). «Mutt and Jute» — нечто вроде диалога между полуглухим и полунемым ирландскими предками. «The Prankquean» (prank+queen+ocean) изображает Финнегана жертвой мстительной пиратской королевы, видимо, прославленной Грейс О’Мэлли.

В конце 1.1 Финнеган, орошенный виски, возвращается в сознание (тоже WAKE!), но наемные плакальщики с совершенно одесскими интонациями и оборотами уверяют его, что ему надо снова лечь и поспать («Now be aisy, good Mr Finnimore, sir. And take your laysure like a god on pension and don’t be walking abroad»). Новая версия Финнегана, Эвримэн, плывет по Дублинскому заливу, наследуя древней мистерии: Humphrey Chimpden Earwicker, чьи инициалы НСЕ («Неге Comes Everybody») всплывают то и дело в самых разных фразах этой книги («Howth Castle and Environs» в знаменитой первой фразе).

Глава 1.2 открывается издевательски-серьезным описанием, как НСЕ получил имя «Earwicker» (Фитиль в ухо? Прут в ухо? Ухосуй?) от короля, заставшего его за попыткой поймать уховертку (earwig) перевернутым горшком на палке, в то время как он предположительно должен был блюсти ворота, где взималась плата за въезд (мыто). Похоже, есть и еще один литературный источник, такой же издевательски надежный, как баллада о Тиме Финнегане. Это стихотворение из книги Эдварда Ньюмена, известного главным образом как автор книг «История трав Британии» и «Введение в изучение насекомых», благосклонно принятых критикой 1840-х годов и выдержавших несколько переизданий. Как многие английские натуралисты — Томас Хаксли, Дарвин и т. д. — Ньюмен удовлетворял свои литературные амбиции поэзией, навеянной длительными прогулками по английским пейзажам и в какой-то мере бывшей побочным продуктом его исследований растений и насекомых.

УХОВЕРТКИ

Перевод подстрочный, но прелесть подлинника передает полностью[140]. Даже рифма почти совпадает. Стихотворение заслуженно стало звездой антологии «Very Bad Poetry», собранной Катрин и Россом Петрас уже в 1977 году. Джойс с его безупречным слухом на графоманию и фольклор не мог, разумеется, пройти и мимо этого шедевра. Генри, еще Бесфамильный, занимался наблюдениями задолго до Ньюмена, хотя и со сходной страстностью. За что и был вознагражден. Разумеется, пародируются легенды о родовых именах, как и сама ирландская склонность к легендированию и возвышению тривиальных обстоятельств. Хотя имя дано как оскорбление, но ведь королем же! Оно сперва помогает НСЕ возвыситься в дублинском обществе (как «Неге Comes Everybody»), но потом его низвергают сплетней о сексуальном домогательстве, где замешаны те две девчонки из Феникс-парка (рядом с Чейпелизод). Большинство глав с 1.2 по 1.4 развивают эту сплетню, начиная со стычки НСЕ с «Хамом-с-Трубкой». Все диалоги и монологи имеют отчетливо кэрролловскую интонацию. Хам спрашивает время, но НСЕ принимает его вопрос за обвинение и обвиняет сам себя, начиная отрицать сплетни, которых Хам-с-Труб-кой еще не слышал. Тут НСЕ становится просто параноиком и начинает прятаться от всех и писать книгу, которая определенно напоминает «Улисса». Сплетня набирает размах, НСЕ обвиняют в новых и новых преступлениях и в конце концов доводят дело до суда.