прощения, мать твою. Можем предложить такую игру: берется три костяных палочки и камушек, одна палочка вертится…

– Какая, на хрен, палочка? Какие камушки? Я не согласен!

– Ты че, в отказку пошел? Вот когда придумаешь свою религию, тогда и будешь свои порядки навязывать! А пока работаем по старой схеме.

– Хрень какая-то! Я так не хочу.

– А кто хочет? Я? Я сверху видела, как вы тут внизу на байдарках плаваете. Я очень хотела бы попробовать на байдарке, мне бы понравилось. Но я должна буду такому мудотрясу как ты, мать твою, играть на арфе. А на ней всего четыре струны. Приличные мелодии ни хрена не играются. Так… хрень какая-то. Ну со временем я научусь, мне вот «Литл Биг» нравится, попробую… Впрочем – нет, не положено. Это слишком современно, а мы, видишь-ли, консерваторы. Вставай.

– Да ну тебя в баню. Никуда я не полечу, мать вашу. Я еще пожить хочу.

– Не положено.

– Ну хоть немножко.

Ангел задумчиво вздохнула.

– Ну ладно, мать твою, уломал… – сказал она. – Живи пока, а я концерт по «Спасу» позырю. Наверху скажу, что у тебя госпитализация была. Только ты тоже потом меня не закладывай, лады?

– Лады.

Ангел еще раз размяла шею и взмахнула крыльями

Тело Константина Олеговича Соломонова чуть содрогнулось. По нему пошла череда подергиваний. Легкие резко расширились, глаза раскрылись.

Мужчина медленно и неуверенно встал и мутным взором осмотрелся.

12:21 – 12:31

Кто кричал?

Никита Вайнштайн вздрогнул и, затаив дыхание, высунул голову из-за станка. С его диспозиции было видно несколько поддонов с продукцией, несколько станков, но в этом месте они стояли так плотно друг к другу, что Вайнштайну пришлось оставить свое гнездышко и полуприседом преодолеть извилистые проходы, протиснуться между паллетами. Он боялся чрезвычайно, он был на взводе и любой неосторожный звук или постороннее движение могли привести к катастрофическим последствиям его кишечника. Но женский повторяющийся вопль был наполнен жутью, он вызывал чувство безотчетного страха за свою жизнь и по правде говоря, Никита удивлялся своей собственной инициативе. По его личной логике он должен был просто вкопаться в бетонный пол как червь или как бешеный кролик пуститься наутек. Так бы он и сделал. Да так он и хотел сделать, но то ли его мозги переклинило от страха, то ли где-то в глубине души внезапно проснулся огонечек смелости и природной отваги, побуждающей нормального мужика спасать визжащую беззащитную девушку, но Никита Вайнштайн решился хотя бы на вылазку.

Он увидел убегающую черноволосую девушку маленького роста. Миниатюрные девушки всегда нравились Вайнштейну, а с крупными он чувствовал себя слабовольным. Девушка исчезла в цеху, оставив вылезшего из тени Никиту. «Ну вот, – даже немного расстроился Вайнштейн, – Первый раз в жизни решился прийти на помощь».

Никита резко остановился, едва не споткнувшись от какой-то круглый предмет на полу. Первым желанием было пнуть напоминающий мяч предмет, но Вайнштайн не успел этого сделать, увидав что было под его ногами, он сам едва не завопил. Это была мужская голова.

Парень снял очки, протер их платочком, водрузил на переносицу и присел на корточки. Нет, это определенного человеческая голова. Он даже потрогал ее пальцем. Упругость соответствовала упругости человеческой головы. Не древесине, ни гипсу, ни пластику, ни резине. Это не была часть скульптуры или манекена. Вайнштейн даже хихикнул, до того нелепой ему показалось эта находка. Сидя на корточках и не спуская с головы взгляда, Никита набрал номер Владимира Нильсена и…

Что-то так сильно ударило его по руке, что телефон раскрошился в пальцах и разлетелся в стороны. Вот только что он подносил его к уху, намереваясь поделиться странной находкой со своим боссом, как телефона уже нет, а в пальцах звенит сильная боль. Он обернулся и разинул рот от размахивающегося на него лопатой человека. Это был тот самый охранник, что пропустил его через проходную. Никита медленно поднял руки и попытался что-то проблеять вмиг осипшим голосом. Ну вот он и попался! Вот он и доигрался! Добегался! Надо было раньше валить из цеха, как советовал ему Нильсен. Зачем он только прятался и зачем он только вылез?

– Послушайте… – заговорил Вайнштейн. – Не надо оружия… Я только…

Лопата со свистом ударила его плашмя по голове, Никита вмиг отчего-то потерял равновесие и упал на стену. У его очков сломались обе дужки и они перекосились на носу.

– УБЬЮ! – выкрикнул охранник безумным голосом. – УБЬЮ! Я убью тебя, дядя Рафик! Слышишь?

Вайнштайн попытался объяснить охраннику, что его зовут совсем не так и что, кажется, молодой человек его немножечко с кем-то спутал. У него даже паспорт с собой имеется. А дядю Рафика он, к слову сказать, и не знает даже… Охраннику не реагировал на невнятные попытки лепетания своей жертвы, он ударил Никиту лопатой, вновь повалив того на пол и поставил одну ногу тому на грудь.

– УБЬЮ!!! – мычал охранник, выпучивая безумные глаза и не вытирая слюни. – УБЬЮ, ТВАРЬ!!! Я тебя сейчас убивать буду, дядя Рафик, слышишь? Все из-за тебя! Из-за тебя! Убью! СЕЙЧАС УБЬЮ!!!

И с этими словами, охранник склонился над поверженным Никитой и с перекошенным безумием лицом, поднял штыковую лопату над шеей лежащиего молодого человека. Никита зажмурился.

– УБЬЮ!!! – в последний раз закричал охранник и издав мычащий звук, размахнулся орудием копания и вдруг лопата в его руках просто-напросто сломалась. Черенок переломился от полученной до этого трещины в древесине и лоток со звоном упал под ноги.

Вайнштайн приоткрыл один глаз. Охранник по обезьяньи замахал ручищами и даже запрыгал от дисфорической досады. Продолжая мычать «УБЬЮ! УБЬЮ!!!», он принялся колотить Никиту отломаным стальным полотном по лицу. Никите, по-правде сказать, это не понравилось, но он побоялся сопротивляться, только снял очки и зажал их в ладони. Удары были неожиданно сильными и очень болезненными, у Вайнштайна мелькали всполохи алых искр, хрустели кости лица, трещала переносица. Вайнштайн морщился, отворачивался и хныкал, шмыгая кровоточащим носом, но не делал даже слабой попытки вырваться. А охранник, наколотившись вдоволь, встал с плачущего Никиты и, корчась от безумия, подобрал с одного из станков канцелярский ножик с пластиковой желтой рукояткой. Нож, конечно, был смехотворным, но острым как бритва.

С безумным воплем «УБЬЮ!!!», охранник бросился с ножиком на лежащего Никиту, целясь лезвием тому поперек шеи. Вайнштайн опять зажмурился.

Он так и лежал, зажмурившись и затаив дыхание, когда вдруг услышал рев двигателя, гудение приближающегося механизма, фырканье выхлопной трубы и вдруг крик и грохот совсем рядом с ним. Грохот был громкий, долгий, Вайнштайн зажмурился еще сильнее, мечтая