Суворов оказывается необходимым героем для развития и первого, и второго сюжетов на российском материале. Архетип, содержащийся в стихотворении Несмелова, осваивался и в советской поэзии. Иной раз у авторов нового времени возникали даже мотивы языческой по духу мистики. Старый герой, приходящий на помощь в роковой час, встречается в поэзии И. Сельвинского, С. Щипачева.

Замечательно, что у Несмелова на помощь фанагорийцам приходит живой Суворов, с внятной и запоминающейся фактурой, а у Сельвинского и у Щипачева героям помогают памятники Ленину. Истуканы, творящие чудеса. Памятник как метафора авторитарной силы появляется у Пушкина в «Медном всаднике». И Суворов в советской поэзии 1940-х присутствует в виде памятника, в виде монумента — в стихотворении В. Рождественского «Памятник Суворову».

«Памятник Суворову» Всеволода Рождественского — пожалуй, самое талантливое стихотворение о Суворове из числа написанных в годы Великой Отечественной войны советского народа. И показательно, что советского поэта интересует не столько полководец, сколько памятник, символ. Здесь дело не в сакрализации истуканов; в годы военных трагедий возникает и крепнет потребность сберечь память о победных традициях России. Рождественский пишет:

Среди балтийских солнечных просторов,

Пред широко распахнутой Невой,

Как бог войны, встал бронзовый Суворов

Виденьем русской славы боевой…

Он прям и смел в грозе военных споров,

Страны, подобной нашей, в мире нет.

Вперед, друзья! Так говорит Суворов,

Ваш прадед в деле славы и побед.

1941 г.

В блокадном Ленинграде памятник Суворову был единственным монументом, в открытую принимавшим на себя огонь вражеских обстрелов: памятник не был ни эвакуирован, ни закопан, ни укутан в камуфляж. Суворов, как всегда, смело смотрел в глаза врагу, вдохновляя ленинградцев на их победное долготерпенье. Таким было участие Суворова в Великой Отечественной, он, как в стихах Несмелова и Рождественского, приходил на помощь попавшей в беду родной армии.

Много и интересно писал о Суворове ещё в предвоенные годы Константин Михайлович Симонов, писатель, едва ли не всё своё творчество посвятивший войне. В октябре 1938 г. в «Литературной газете» был напечатан отрывок из поэмы «Суворов» — эту публикацию можно считать началом литературной судьбы симоновской исторической поэмы. В 1939 г., в двух номерах «Знамени», был напечатан и полный вариант «Суворова».

Обладавший признанным чутьем на литературную моду, умевший предвосхищать конъюнктуру поэт вместе со всей советской страной преодолевал последствия вульгарно-социологического подхода к истории. В замысле Симонова были и осязаемая доля риска, — в поэме сочувственно упоминается екатерининский век, — и положенное внимание главного героя к простому народу, а автора — к социальным коллизиям описываемой эпохи.

Двадцатитрёхлетний поэт, как водится, относится к жанру поэмы с головокружительным трепетом: он даже создаёт впечатление собственной авторской искушённости — получается очень симпатичная наигранная опытность молодого человека, нисколько не мешающая читателю поэмы.

Автор эпической поэмы о Суворове может легко почувствовать себя великим демиургом, всеобщим наставником, если угодно — фельдмаршалом строчек и рифм. Предположу, что Константину Симонову это честолюбивое чувство было не чуждо. В мире Суворова поэма Константина Симонова стоит рядом с кинофильмом Всеволода Пудовкина. Их роднит не только одна на двоих эпоха написания. И в поэме, и в фильме кульминацией судьбы заглавного героя является Швейцарский поход. И в поэме, и в фильме рассказывается о конфликте с Павлом Первым — самодуром и «пруссаком», а великие дела екатерининского века присутствуют как прекрасное воспоминание. Симонов больше внимания уделил Прошке, авторы фильма «Суворов» — заглавному герою. Осторожный политик Симонов воздерживается от пафосного прославления Суворова как национального героя и гения; читательское внимание то и дело переводится на «историю народа», на жизнь простых солдат и офицеров, того же Прошки. Симонов, в отличие от Пудовкина, вводит в повествование мотив классового противостояния между угнетенным народом и хоть и лучшим представителем класса угнетателей, но всё-таки крепостником Суворовым. Пудовкин работал над своим «Суворовым» через два года после написания Симоновым суворовской поэмы. Вульгарно-социологический подход к истории преодолевался семимильными шагами, в позднейших стихах Симонова о русских воинах и полководцах мотив классовой вражды не возникал…

Поэма «Суворов» не стала крупнейшей творческой удачей Константина Симонова. Последовавшие за «Суворовым» стихотворения Симонова затмили историческую поэму, и сейчас, перечисляя лучшие произведения этого поэта, мы едва ли назовём поэму о Суворове. Заёмный стиль, заёмная мелодика стиха, заёмные мысли — так вкратце может охарактеризовать поэму 1938 г. строгий критик наших дней. Поспешные литературные суды не бывают справедливыми. Большая, в трёх частях, поэма К.М. Симонова остаётся существенным документом, свидетельством о суворовском феномене, погружённом в наше столетие.

Есть в поэме Симонова удачные эпизоды, есть и досадные срывы, такие словесные конструкции, что язык сломаешь, читая. Рассказ о том, как Суворов посоветовал солдату насадить швейцарский сыр на штык, завершается двустишием:

Шагали в ногу, не сбиваясь,

Русско-швейцарские сыры.

В читательском же воображении рождается невольное исправление:

Шагали в ногу, не сбиваясь,

Несли швейцарские сыры.

Неуместным выглядит и выражение: «А ты мне, старый черт, белья // Не хочешь выстирать ни крошки». Это Суворов выговаривает Прошке. Крошка прекрасно рифмуется с именем камердинера фельдмаршала, но никак не вписывается в разговор о белье. В самой удачной главке поэмы, третьей в Третьей части, Симонов выразился:

Чтоб этим оскорбить хоть прах,

Полков гвардейских не дал Павел.

Смысл этих строк сохранился бы, уничтожь поэт перепиливающее уши словечко «хоть», страдающее в двусмысленном безударном состоянии. Ещё одна печаль поэмы Симонова, да и многих иных, менее важных, стихотворений современных поэтов о Суворове: бодрое изложение прописных истин и пересказ самых известных суворовских легенд не всегда обращается в поэзию. Но мы находим в поэме и подлинные прозрения, исполненные свойственной Симонову энергией, заразительным чувством. Приведу замечательный отрывок из Второй части, посвящённый осознанию Суворовым своей старости:

Нащупав в темноте шандал,

Он подошел к часам со свечкой.

Всё было так, как он и ждал:

И луг, и замок, и овечки,

Но замок сильно полинял,

И три овечки постарели,

И на условленный сигнал

Охрипшей старенькой свирели

Никто не вышел на балкон.

Внутри часов заклокотало,

Потом раздался хриплый звон,

Пружина щелкнула устало…