— Он опять ходит в школу?

— Нет. Ему уже больше шестнадцати, он не обязан туда ходить…

— И чем же он занимается? — беспокойно спросил Жозефина.

— Болтается…

— Плохо кончит, — поставила диагноз Гортензия. — Он барыжит дурью и играет с мамашей в покер в Интернете.

— А мадам Бартийе?

— Вроде как ее содержит хромуша. Это Макс так его называет, хромушей.

— Макс мог бы стать таким славным мальчиком, — вздохнула Жозефина. — Может, надо было оставить его у себя…

— Если Макс жил бы у нас, я бы сошла с ума! — возразила Гортензия. — Пошли, Гэри, опробуем скутер. Я тебе обещаю, Ширли, все будет нормально.

— Куда вы собираетесь?

— Ирис предложила нам заехать в студию. Там у нее фотосессия для журнала «Элль». Скоро уже начнут. Гэри отвезет меня, и мы немного там побудем. Ирис хочет, чтобы я высказала свое мнение об ее костюмах. Она попросила меня заняться ее имиджем. На следующей неделе мы вместе пойдем по магазинам…

— Не нравится мне все это, ох, не нравится, — проворчала Ширли. — Гэри, будь осторожен, обещаешь? И надень шлем! И чтобы к ужину оба были дома!

Гэри поцеловал мать в лоб, Гортензия махнула рукой Жозефине, и они поспешно ретировались.

— Не хочу, чтобы он ездил на скутере, не хочу… И не нравится мне, что Гортензия вокруг него вьется… Летом, в Шотландии, он ее уже вроде забыл. Не хотелось бы, чтобы вновь началось это наваждение.

— Я махнула на Гортензию рукой. А что ты хочешь: ей скоро шестнадцать, она учится лучше всех в классе, учителя не нахвалятся. Придраться не к чему… И потом, я не знаю, как к ней подступиться. Она становится все более независимой. Забавно, если вдуматься: всего два года назад она была маленькой девочкой…

— Гортензия никогда не была маленькой девочкой, Жози. Не хотелось бы тебя огорчать, но твоя дочь родилась взрослой стервой.

— Давай сменим тему, а не то поссоримся. Ты никогда ее не любила.

— Почему? Раньше, давно, любила. Но мне не нравится, как она обращается с людьми. Одними она манипулирует, других тиранит, в ней нет ни грамма искренности.

— Да ты о любой девушке, которая имеет отношение к твоему сыну…

— Все. Белый флаг. Перемирие. Поедешь со мной отвозить пироги?

Марсель Гробз — твидовое пальто, шея укутана желтым шотландским шарфом — сидел во дворе на скамейке под глицинией и мрачно разглядывал ее сухие узловатые ветви и сверкающие на них капли дождя. Жозиана пропала. Уже две недели, как она уехала. Наклонилась, подняла сумку и клац-клац, каблучки простучали по лестнице, хлопнула дверь. Клац-клац, каблучки простучали по двору, заскрипели ворота. У него не было сил бежать за ней. Раздавленный горем, он грузно осел на стул возле стола Жозианы и прислушивался к этому цокоту каблуков. С той поры в любую свободную минуту он присаживался — везде, где только можно — и вновь слышал этот безжалостный, решительный стук. Он рвал ему сердце.

Сухой лист отделился от ветки и, кружась, упал к его ногам. Он наклонился, поднял лист, потер его в пальцах. Без Жозианы ему больше не хотелось ни жить, ни бороться. А ему Бог знает как сейчас нужны были силы. Он начал самую жестокую, самую главную битву за всю свою карьеру. Для нее, для них обоих, для ребеночка, о котором они столько говорили, которого так желали.

Жинетт заметила его из окна склада, остановила свой погрузчик и спустилась во двор. Вытерла руки о передник и, крепко хлопнув его по спине, присела рядом.

— Все плохо, да, дружище?

— Точно. Я без нее еле ползаю.

— Не надо было ее отпускать. Тормозишь, Марсель, точно тормозишь. Я ее понимаю. Бедная девочка уже устала ждать!

— А думаешь, я нарочно, ради собственного удовольствия заставлял ее ждать?

— Все зависит только от тебя. Сколько ты уже говоришь и ничего не делаешь! Возможно, она думает, что все на самом деле проще некуда: тебе надо лишь попросить развод, и дело в шляпе.

— Я сейчас не могу просить развод, я на пороге невероятной сделки! Ты никому не скажешь, Жинетт? Даже Рене…

— Обещаю. Ты меня знаешь, я, если надо — могила.

— Я вот-вот перекуплю крупнейшего азиатского производителя мебели и товаров для дома. Это огромная компания, огромная! Я заложил все свое имущество, я сейчас не могу позволить себе такую роскошь, как развод с Анриеттой: она немедленно потребует свою половину, поскольку имеет на это право. Дело уже полтора года на мази. Никто об этом не знает. Я должен действовать тайно. Дело идет, я нанял армию адвокатов, но ускорить процесс никак не получается. Почему, ты думаешь, я торчал целый месяц в Китае? Забавы ради?

— Почему ты ей ничего не сказал?

Марсель скривился и запахнул пальто.

— После истории с Шавалем я уже не так ей доверяю. Не то чтобы я ее меньше любил, нет, но я стал осторожнее. Я старик, она молодая, вдруг опять упадет в объятия Шаваля, польстится на молодую плоть? Это старый инстинкт, он у меня с детства. Я научился всегда рассчитывать на худшее, везде ожидать предательства. Так что предпочитаю выглядеть перед ней ссыкуном…

— Это уж точно, она думает, что ты нассал в портки и никогда не бросишь свою Суку в Шляпе.

— Когда подпишем договор, у меня будут развязаны руки. Я так все устроил, чтобы она не имела никакого отношения к новой организации, ни к управлению, ни к доходам, я ей отпишу приличную ренту до конца дней, оставлю ей квартиру, она ни в чем не будет нуждаться, не такая уж я сволочь, поверь.

— Я-то знаю, Марсель. Ты отличный парень.

— Но если Жозианы нет со мной, зачем все это? Вообще незачем.

Он подобрал другой сухой листок, покрутил его в пальцах, уронил на землю.

— Я так ждал этого ребенка. Я так ждал, что мы с ней будем жить вместе! Это было моей движущей силой. Думал, мы будем спокойно с ней жить-поживать, растить малыша. Я всю жизнь мечтал о ребенке и сейчас, мне казалось, что цель так близка…

Жинетт сунула руки в карманы комбинезона и глубоко вдохнула.

— Ладно, Марсель. У меня для тебя две новости — плохая и хорошая. С какой начать?

— С плохой. Я в таком состоянии… Мне уж чем хуже, тем лучше.

— Плохая новость — я не знаю, где она. Не имею представления. Она ничего мне не сказала, не звонила и не подавала с тех пор никаких признаков жизни…

— Ох! — разочарованно выдохнул Марсель. — Я надеялся, что ты знаешь, просто ничего не говоришь по ее просьбе. Хотел вытянуть из тебя эти сведения…

— Она не звонила мне… Явно очень сильно разозлилась. Думает, я с тобой заодно.

Он уронил голову на руки, помолчал, потом выпрямился, и, глядя пустыми глазами в пространство, спросил:

— А хорошая?