— Да, но тянет резину… сколько уж можно! Чтобы разжечь страсть в мужчине, надо обдать его холодом. Исчезла без адресов и телефонов, а он теперь будет дергаться, места себе не найдет, вот у него в головенке мозги и зашевелятся! Я его чувствую. Мы с ним связаны. Прям слышу, как он рвет и мечет… Жинетт наверняка уже сказала ему про ангелочка, и он…

— А какой он, твой Марсель?

— Ну, юнцом его не назовешь. И тощим как вешалка — тоже. Но он мне нравится. Мы с ним из одного теста…

Розмари вздыхала и нажимала на пульт. Здесь были каналы на всех языках, каналы, по которым крутили порнофильмы, каналы, на которых дикторши выступали в чадре.

— Ну дела! Смешные люди кругом… — говорила Розмари. — А ты здесь надолго?

— Пока не услышу зов Великого Визиря. В один прекрасный день я проснусь и пойму, что он спровадил Зубочистку. Тогда и вернусь. Так же, как пришла, со своей маленькой дорожной сумкой.

— А твои меха?!

— Моя драная шкурка! Пусть малыш будет окутан духом роскоши. Пусть он, свернувшись у меня в животе, наслаждается шикарной жизнью. Думаешь, зачем я так отъедаюсь? Неужто ради себя? Да мне что икра из Ирана, что паштет из Тура! Это все для него, чтобы он ни граммулечки не потерял…

— Знаешь, Жозиана, ты будешь потрясающей матерью!

Она просто таяла от этих слов.

Как-то раз, когда она возвращалась с ежедневной прогулки, кутаясь в свое норковое манто, она заметила Шаваля. Он стоял возле барной стойки. Она подкралась, закрыла ему глаза руками, проворковала «Угадай, кто?» Она была до странности рада встретить человека из прошлого. Даже если это Шаваль.

— Угостишь?

Он взглянул на вход в бар, на часы — и знаком предложил ей сесть.

— Ты что здесь делаешь?

— Жду…

— Она опаздывает?

— Она всегда опаздывает… А ты?

— А я здесь живу.

— Ты выиграла в лотерею?

— Ну, почти. Вытянула счастливый билет!

— Богатый старик?

— Ты можешь вычеркнуть из своего лексикона слово «старик», когда со мной разговариваешь?

— Так кто это?

— Санта-Клаус…

Она влезла на табурет у стойки, и ее манто распахнулось, приоткрыв круглый живот.

— Елки-палки, да у тебя пузень! Мои поздравления. Значит, ты больше не ходишь в контору?

— Он не позволяет мне работать. Хочет, чтобы я отдохнула как следует.

— Значит, ты не в курсе про папашу Гробза?

Ее сердце упало. Что-то с Марселем?

— Он умер?

— Ну ты и дура! Он сделал обалденный финт. Перекупил самого крупного производителя товаров для дома. Мышь сожрала слона. Все наши только об этом и говорят! Никто ни о чем даже не подозревал. Явно он был в сговоре с банком, бросил все свои силы в битву и вот так, тихой сапой…

Теперь Жозиана все поняла. Он вовсе не дрожал перед Зубочисткой. Он готовил удар. И до того, как договор был подписан, он не мог и пальцем шевельнуть. Анриетта крепко держала его за яйца. Они сразились, и Марсель одержал верх! Какой же мой Марсель сильный и умный! А она сомневалась в нем… Она заказала виски, извинилась перед Младшим за алкоголь и выпила за успех своего мужчины — не называя имени. Шаваль не казался враждебным. И физически ее больше не привлекал. Он ерзал на табурете и бросал встревоженные взгляды на вход в бар.

— Давай, Шаваль, распрямись. Ты никогда не гнулся перед женщинами.

— Знаешь, Жозиана, я уж и забыл, что такое гордо поднятая голова. Таскаюсь за ней, таскаюсь… И не думал, что бывает так больно…

— Мне жаль тебя, Шаваль.

— И не говори. Плохие времена в конце концов наступают для каждого.

— Как и хорошие! Выпьем за наступление лучших времен. Жизнь, она как зебра. И подумать только, я была в тебя влюблена…

Она осторожно слезла с табурета, подошла к стойке администратора и попросила подготовить ей счет на завтра. Поднялась в комнату и налила ванну.

Она лежала в душистой пене, играя с радужными пузырьками, и рассказывала о своем счастье развешанным по стенам зеркалам. И вдруг ощутила толчок внутри живота. Слезы счастья выступили на ее глазах, она задохнулась в восторге, завопила и нырнула в ванную: Младший, это был Младший!

Перед носом Жозефины шествовали ноги. Черные ноги, бежевые, белые, зеленые, полосатые. Чуть выше — рубашки, тенниски, куртки, пиджаки, пальто. Вокруг было шумно, все сновало и кружилось. С подиума летела пыль, от которой у нее щипало глаза и першило во рту. Они сидели в первом ряду и проходящих манекенщиков могли коснуться рукой. Рядом с прямой, неподвижной Жозефиной что-то строчила в блокноте Гортензия. Ирис уехала в Нью-Йорк. Перед отъездом она сказала Жозефине: «Слушай, у меня два приглашения на показ Жан-Поля Готье. Почему бы тебе не сходить с Гортензией? Ей это интересно, а тебя, может, вдохновит на следующий роман. Нельзя же все время сидеть в Средневековье, может, в следующей книге перепрыгнем через несколько веков?» «Не буду писать ни вторую, ни третью книгу для нее», — кипятилась Жозефина, глядя на вертящегося перед ней мужчину в килте. Она тогда взяла приглашения на имя мадам Ирис Дюпен, поблагодарила, добавив, что Гортензия будет счастлива. Пожелала сестре приятной поездки в Нью-Йорк. «Ох! Ну ты знаешь, я туда-обратно, просто на выходные…»

Жозефина украдкой наблюдала за дочерью. Та внимательно разглядывала модели, записывала, отмечая все детали: лацканы пиджака, рукава, галстуки… Не знала, что ее интересует мужская мода. Гортензия подобрала волосы, высунула кончик языка — признак того, что она предельно сосредоточена. Ее удивило, что дочь умеет так напряженно работать. Она вновь обратила взгляд на подиум. Ирис права: смотреть и записывать. Всегда. Даже если происходящее вас совершенно не увлекает, как, например, эти великолепные мужчины, что мерят шагами пространство. Некоторые держались прямо, как манекены, устремляя глаза в пустоту, другие улыбались и делали знаки друзьям среди зрителей. Нет, она не станет писать новую книгу для Ирис! Жозефину бесила потребительская позиция сестры. Не то чтобы она ревновала или завидовала, она никогда не захотела бы да и не смогла бы так играть на публику — наоборот, ей казалось, что все написанное ею превращается в какую-то непристойную комедию. Ирис несла бог знает что. Давала кулинарные советы, рекомендации по уходу за кожей лица, адреса симпатичных отелей в Ирландии. Жозефине было стыдно. И притом она постоянно обвиняла себя: «Я, и только я, причиной всему этому фарсу. Нельзя было на это соглашаться. Я проявила слабость. Поддалась соблазну, поманили легкие деньги». Она вздохнула. А жизнь и впрямь стала приятной. Можно не ограничивать себя в расходах и на Рождество отвезти детей к морю. Они выберут маршрут по дорогому каталогу и втроем отправятся отдыхать.

Гортензия перевернула страничку блокнота, шорох бумаги вывел Жозефину из задумчивости. Она вновь посмотрела на подиум. И вдруг увидала высокого худого брюнета, который, никого не замечая вокруг, шел мимо нее. Лука! На нем был черный пиджак и белая рубашка с большими ассиметричными отворотами. Жозефина так и подскочила. Он совсем рядом: обращенный в себя взор, тело словно на шарнирах… Как манекен из музея восковых фигур. «Вот откуда его таинственность, его отрешенность», — подумала Жозефина. Он научился абстрагироваться от своего тела, когда занимался этой ненавистной работой, и теперь даже вдали от подиума все равно выглядит оторванным от внешней оболочки.