работавший в Генштабе. В деревне жила его жена и невестка. Старик привозил в город сельские продукты, а в деревню — различные домашние вещи для обмена на продовольствие. Сейчас он только что возвратился из деревни на поезде, ходившем один раз в сутки. Он совершал такие поездки уже на протяжении полугода, и ездить с каждым разом становилось все труднее. Билет необходимо было приобретать заранее и только с разрешения военных властей. Те, кто имел родственников среди военнослужащих, обладали явными преимуществами.

Устав от долгой поездки, старик отдыхал, сидя на стуле. Рядом стоял распакованный сверток с бататом. Старик, взглянув на сына, сказал: «Я не могу поверить этому. Мы не могли проиграть войну».

Садао стоял перед ним в своей парадной форме и пытался все объяснить отцу: «Это так, папа. Ты не слышал обращение императора по радио сегодня?»

«Нет, я только что приехал из деревни».

«Речь императора передавали в полдень. Дела обстоят именно так!»

«Не-е-ет, ты лжешь! Ты всегда говорил, что нам не победить в этой войне. Тебе не следовало говорить такие вещи».

«Но, отец, мы действительно проиграли эту войну».

Отец внезапно зарыдал. Он сидел неподвижно, и слезы текли по его щекам. Вид сотен скорбевших офицеров-соратников Отакэ не потряс его в такой степени, как трагический облик сокрушенного известием отца. Он остро ощутил чувство потери и обнаружил, что он тоже плачет.

Отец Фложак, директор благотворительного католического учреждения для туберкулезных больных, заранее установил репродукторы, готовясь к радиообращению императора. Это были те же самые репродукторы, которые сообщили о «великой победе в Пёрл-Харбор». Ныне они передавали трагическое императорское послание, обращенное к подавленной, деморализованной аудитории. «После обращения его величества, — вспоминал отец Фложак, — в зале послышались всхлипывания, заплакали и женщины и мужчины. Первым чувством, что они испытали, было унижение, что именно так заканчивалась война. Невыносимое напряжение разрядилось. Дамоклов меч, что висел над их головами на протяжении многих дней, опустился. Бомба взорвалась. Все кончено! Люди вздохнули с облегчением и уже были не готовы на массовое харакири».

В течение нескольких минут после завершения выступления Хирохито по радио площадь перед дворцом заполнили сотни горожан. Они опустились на колени и устремили свои взоры в направлении вечных стен, за которыми скрывался невидимый Священный журавль. Рыдали все: юноши и старики, мужчины и женщины, гражданские и военные. Одни склонились ниц, упершись лбом в брусчатку, другие пристально смотрели куда-то в пространство поверх моста Нидзубаси; по щекам тех и других текли слезы. В толпе оказалось несколько фанатиков, для которых острая сталь давала возможность единственного выхода. Они сделали себе харакири прямо на площади среди взбудораженных и потрясенных людей. Другие, следуя традиции гири, уйдя с площади в окружавшие ее рощи, в относительно уединенной обстановке прибегли к помощи клинка или пистолета. Среди них были майор Хатанака и подполковник Сиидзаки. Майор Кога вернулся в резиденцию генерала Мори, признал свою вину и неудачу и застрелился. Спустя два дня капитан Уэхара покончил жизнь самоубийством в Академии военно-воздушных сил.

Если попытаться привести пример неудачного собрания какого-либо совещательного органа, то сразу же вспоминается заседание Тайного совета, возобновившего свою работу сразу же после заявления императора о поражении Японии. Именно этот орган должен был «оказывать важные услуги государству» и давать императору «ценные советы».

Одним из советников был 70-летний барон и генерал Сигеру Хондзё, который, будучи командующим Квантунской армией в 1931 году, удачно разрешил Маньчжурский инцидент. Ему удалось образовать Маньчжоу-Го, марионеточное государство, которое оказалось под японским влиянием. Генерал Хондзё стал членом Тайного совета, уйдя из армии в 1936 году. Это было достойным вознаграждением за его безупречную службу.

Совет из 25 членов, которых император назначал пожизненно, возглавляли председатель с заместителем. В это кризисное время его трезво мыслящие представители намеревались последовать совету генерала Анами и предпринять конкретные меры с целью придать правовой статус капитуляции, чтобы потом не быть обвиненными в бездействии.

Министр иностранных дел Того прибыл на заседание Совета с намерением кратко проинформировать его членов об истории японо-советских отношений, о первоначальном отказе от Потсдамской декларации, о двух атомных бомбардировках и о русском наступлении. Он рассказал об итогах Императорской конференции 10 августа и о конференции 14 августа.

Затем (как будто они могли что-то решить на данном этапе) генерал Хондзё и члены Совета начали в который раз обсуждать условия Потсдамской декларации и ноту союзников. Они отвергали оккупацию и идею голосования о национальной форме правительства, говорили об ужасной угрозе прихода к власти коммунистов. Их возмущала сама возможность подчинения императора власти Верховного главнокомандующего союзных войск, они ужасались тому, что японская экономика может не выдержать бремени возможных репараций.

Того без всяких эмоций отвечал на каждый вопрос, каким бы непрактичным он ни был. Наконец, один из советников господин Фукай перешел к реальной повестке дня. В ответ на возмущенные и осуждающие реплики своих коллег Фукай сказал: «Для того чтобы принять окончательное решение, мы должны выбрать одно из двух — продолжать войну или признать немедленно Потсдамскую декларацию. Я очень доволен решением, принятым императором, премьер-министром и министром иностранных дел и другими политиками».

Тайный совет поддержал решение императора, и председатель Хиранума закрыл заседание в 1:30 дня.

В два часа состоялось последнее заседание кабинета. Кантаро Судзуки предложил высказаться Того, который сохранял железную выдержку и невозмутимость, как и во время напряженных переговоров. Того сообщил: «Наши пожелания были переданы США рано утром, но мы еще не получили ответа. Но, опять же, этим утром мы получили от американцев через японское посольство в Швейцарии рекомендации, каким образом быстрее прекратить военные действия».

Министр флота Ёнаи выступал следующим. По всем частям флота был распространен приказ о прекращении огня в 10 часов 30 минут. Ёнаи выражал беспокойство, дойдет ли приказ вовремя до всех подразделений. «Союзные державы в своих коммюнике особо подчеркнули, что мы должны закончить все военные действия в течение двадцати четырех часов. Однако мы должны помнить и о дальних гарнизонах, и о разнице во времени». По его оценке, чтобы приказ дошел до всех частей в самой Японии, потребуется два дня; до частей в Маньчжурии в Китае и до гарнизонов на островах южных морей — шесть дней. Целых двенадцать дней приказ будет идти до отрезанных, осажденных войсковых соединений на Новой Гвинее и Филиппинах. Было решено, что о подобных фактах необходимо сообщить союзным державам, чтобы избежать возможных недоразумений и инцидентов.

Затем слово взял Судзуки. Его густые брови приподнялись, когда он рассказывал кабинету о последнем призыве Анами, с которым