Итемпас медленно покачал головой.

– Моя природа состоит в том, чтобы прозревать пути, – сказал он. Это было весьма приблизительно, но мы изъяснялись по-сенмитски, из уважения к хрупкости моей смертной плоти. – Наводить их там, где их нет, и следовать тем, которые уже существуют. Я могу вновь сделать тебя таким, каким тебе надлежит быть. Могу остановить то, что пошло неправильно. Вот только в тебе, Сиэй, ничего неправильного нет. То, каким ты стал… – Он посмотрел на Йейнэ и Нахадота. Он никогда бы не пошел бы на нечто столь недостойное, как признание поражения, но его разочарование было физически ощутимо. – Он таков, каким ему и надлежит быть.

– Этого не может быть, – обеспокоенно проговорил Нахадот и сделал шаг в мою сторону. – Это противно его природе. Он растет и взрослеет, и это ломает его. Как же такому надлежит быть?

– И кто определил, что именно ему надлежит? – медленно, потому что у нее не было давней привычки выражать наши понятия средствами человеческой речи, сказала Йейнэ.

Трое переглянулись, и я запоздало осознал смысл сказанного. Он состоял в том, что сегодня божественность ко мне не вернется. Я вздохнул, отвернулся и отошел к изогнутой жемчужной стене. Уселся возле нее, обхватил руками колени.

А дальше, как и следовало ожидать, все очень быстро стало совсем скверно.

– Этого не может быть, – повторил Нахадот, и я уловил его гнев: свет в комнатке вдруг померк, несмотря на то что за стеклянным потолком лучилось утреннее солнце. Хорошо хоть темновато стало лишь в помещении, а небо продолжало сиять. Благодарить за это следовало ум Йейнэ: она приняла во внимание нрав своих братьев. Жаль только, в четырех стенах вместе с ними оказался заперт и я.

Нахадот шагнул к Итемпасу. Его аура стала темней и прозрачней, превратившись в некое свечение, по законам бытия недоступное для зрения смертных. Правда, Нахадоту было, как всегда, плевать на эти законы, так что черный свет его сущности был виден всем.

– Ты всегда был трусом, Темпа, – сказал он. Его слова отскакивали от стен и метались эхом. – Ты настоял на уничтожении демонов, а после Войны удрал из этой реальности и отлучил от нее наших детей, бросив нас разбираться с последствиями. И ты хочешь, чтобы я поверил, будто ты не в силах помочь моему сыну?

Я ждал взрыва: сейчас Итемпас придет в ярость, а дальше все пойдет как всегда. Они вступят в бой, а Йейнэ продолжит дело Энефы: сделает все, чтобы их битва не вышла за пределы этих стен, дождется, пока оба не выбьются из сил, и лишь тогда обратится к их разуму.

Как же мне все это надоело. Никакими словами не выразить, как мне все это надоело.

Однако тут меня поджидал сюрприз. Итемпас медленно покачал головой:

– Я с радостью сделаю для нашего сына все, что только возможно, Наха.

Я отметил, что он лишь чуть выделил голосом слово «нашего». Раньше он не пожалел бы красок, настаивая на общем отцовстве. Он не смотрел на меня, но в том не было нужды. Каждое слово, произносимое Итемпасом, имело значение, а то и не одно. Он не хуже меня знал, что попытка назвать меня своим сыном вряд ли оказалась бы успешной.

Я нахмурился, пытаясь истолковать такое новообретенное смирение. Как-то это было непохоже на того Темпу, которого я знал. А его спокойствие перед лицом обвинений, брошенных Нахадотом! Нахадот тоже свел брови, но не удивленно, а скорее подозрительно.

Дальнейшее стало чуть менее неожиданным. Йейнэ вышла вперед, она с раздражением смотрела на Нахадота.

– Ругань делу не поможет. Мы здесь собрались не для того, чтобы растравлять старые раны. – И прежде, чем Нахадот успел возмутиться, она коснулась его плеча. – Посмотри на нашего сына, Наха.

Забыв о гневе, Нахадот повернулся ко мне. И вот уже все Трое уставились на меня, излучая жалость и скорбь. Я улыбнулся в ответ. Мое отчаяние сделалось окончательно беспросветным.

– Прекрасно, – сказал я. – На полминуты вы вообще позабыли, что я здесь сижу.

Нахадот стиснул зубы. Я заметил это и испытал угрюмую гордость.

Йейнэ, вздохнув, прошла между своими рослыми братьями, наградив каждого укоризненным взглядом, и опустилась напротив меня на корточки, балансируя на подушечках пальцев. Она была, по обыкновению, босиком. Я не пошевелился, и она села рядом со мной, опустив голову мне на плечо. Я закрыл глаза и прижался щекой к ее волосам.

– Есть еще один способ, – прервал молчание Нахадот. Он говорил медленно и неохотно. Обычно перемены давались ему легко, но только не эта. – Когда мы втроем заодно, все делается возможным…

И опять Итемпас обманул мои ожидания.

– Вернуть Сиэю божественность – наша общая цель и общее желание, – сказал он.

Он говорил чопорно, потому что ему было очень трудно меняться. И все же он совершил это усилие, хотя оно и выглядело запредельным. Речь шла о том, чтобы Трое объединились так, как они не объединялись с рассветных дней вселенной. Только так они могли воссоздать бытие – если это требовалось для того, чтобы воссоздать меня.

У меня в кои-то веки не нашлось ехидного замечания. Я просто сидел и смотрел, как Наха и Темпа встают плечом к плечу и собираются действовать заодно. Ради меня.

Йейнэ подняла голову, и я был вынужден сделать то же.

– Я согласна, – сказала она, но голос прозвучал озабоченно. – Только я еще ни разу так не делала. Это опасно для Сиэя?

– До некоторой степени, – сказал Итемпас.

– Возможно, – сказал Нахадот.

Йейнэ нахмурилась. Я взял ее за руку и стал объяснять, как когда-то Шахар и Деке.

– Если согласие Троих не полно… – Я откровенно кивнул на Итемпаса и Нахадота. – Словом, если между вами будет хоть малейшая рознь, все пойдет кувырком…

– В смысле?

Я пожал плечами. Сам я не видал, как такое происходит, но принцип действия понимал. По сути, все просто: их воля становилась реальностью, обретала вещественность. Соответственно, и все противоречия в их пожеланиях проявлялись законами природы: инерция и тяготение, время и восприятие, любовь и печаль. Действия Троих не терпели недоговоренности и коварства.

Йейнэ довольно долго обдумывала услышанное. Затем погладила меня по волосам. Мальчиком я бывал от этого в восторге. Теперь этот жест меня больше смущал, казался покровительственным. Однако я терпел, потому что любил ее.

– Стало быть, есть опасность, – обеспокоенно проговорила она. – Что до меня, я хочу того, чего хочешь ты. А ты, как мне кажется, еще толком не уяснил, чего именно хочешь.

Я грустно улыбнулся. Итемпас слегка прищурился. Они с Нахадотом обменялись взглядами, полными понимания. Вот это было действительно здорово. Совсем как раньше. Потом оба вспомнили о взаимной ненависти и повернулись ко мне.

Нет, какая замечательная в своем роде ирония! Все дело, оказывается, было не в них, а во мне самом! Трое возвратились в этот мир и собрались вместе, движимые надеждой спасти меня. А меня спасти не получалось, потому что я влюблен в двоих смертных.