«Еще таки я все надеюсь на коронацию» (XIII, 291), — писал А. С. Пушкин П. А. Вяземскому 14 августа 1826 года. Он надеялся на царские милости, которые восшедший на российский престол Николай I мог оказать и его друзьям, заточенным в крепости, сосланным в Сибирь на каторгу, и ему, ссыльному поэту, вот уже два года пребывающему в деревенской глуши. Пушкин все-таки надеялся на это, хотя отправленное им 11 мая прошение с всеподданнейшей просьбой и упованием на великодушие его императорского величества осталось без ответа.

Известие о коронации Николая I, состоявшейся 22 августа в Москве, дошло до А. С. Пушкина в Михайловское 1 сентября. Он не знал о том, что 31 августа в Комиссию прошений на высочайшее имя поступило составленное П. А. Вяземским прошение его матери с просьбой даровать прощение сыну. В тот же день 31 августа начальник Главного штаба И. И. Дибич направил из Москвы в Псков псковскому губернатору Б. А. Адеркасу секретное предписание по высочайшему государя императора повелению позволить А. С. Пушкину отправиться в Первопрестольную вместе с посланным для сего нарочным фельдъегерем. 3 сентября Б. А. Адеркас, в свою очередь, направил в Михайловское письмо о высочайшем разрешении А. С. Пушкину вернуться в Москву. Ночью с 3 на 4 сентября, успев уничтожить некоторые рукописи, Пушкин уехал в Псков, оставив в Михайловском плачущую няню Арину Родионовну.

4 сентября А. С. Пушкин выехал из Пскова в Москву…

8 сентября 1826 года, в день Рождества Богородицы, A. С. Пушкин по высочайшему повелению Николая I «свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря» прибыл в Москву. Он был доставлен в канцелярию Главного штаба, а затем в Чудов дворец Кремля. Аудиенция у императора длилась около часа. Затем, заехав в гостиницу «Европа», оставив там свои вещи, Александр Сергеевич поспешил на Старую Басманную к дяде Василию Львовичу. Последний раз он виделся с ним десять лет назад в Царском Селе, когда дядюшка посетил Лицей вместе с С. Л. Пушкиным, Н. М. Карамзиным, B. А. Жуковским, П. А. Вяземским и А. И. Тургеневым. Сколько воды с тех пор утекло. Сколько перемен. И Карамзина уже нет… Каково-то найдет он дядю? Вот уже и Старая Басманная. Вот уже и дом с девятью окнами по фасаду. Незнакомое крыльцо. Был ли Василий Львович первым, кого увидел племянник? Или сначала его встретил старый его знакомый, знаменитый камердинер Игнатий? Прибежали ли домашние на шум и восклицания радостной встречи? Кто знает…

В. Л. Пушкин узнал о восстании 14 декабря, находясь в Москве. Уже 16 декабря до Первопрестольной дошло известие о подавлении бунта. С 21 декабря в Москве начались аресты. Можно себе представить, как был встревожен Василий Львович. Он всегда боялся революции. Но когда друзья, подшучивая над ним, говорили, что революция может приплыть из Испании в Кронштадт, он отвечал шуткой, на наш взгляд, не такой уж простодушной, как им казалось: «…ну, любезный мой, революцию не складывают в ящики, как апельсины!»[611] Но вот и до своей, непривозной революции пришлось дожить. Подробности ужасали. В кругах, близких к Василию Львовичу, оценки произошедшего не были едиными.

«Хорошо очень сделало правительство, что напечатало все, как было: этим затыкается горло всем вральманам, — писал А. Я. Булгаков из Москвы брату 22 декабря 1825 года. — Новосильцев тоже подтвердил мне, что поведение Николая Павловича превыше всех похвал. Слава Богу, что все утихло; но, право, пора приняться за строгость, и я спорил очень против Жихарева: надобно казнить убийц и бунтовщиков. Как, братец, проливать кровь русскую! Да разве из Милорадовича текло французское вино? Надобно сделать пример: никто не будет жалеть о бездельниках, искавших вовлечь Россию в не-счастие, подобное Французской революции»[612].

Бедный Михаил Андреевич Милорадович! Товарищ Василия Львовича по Измайловскому полку, участник Отечественной войны 1812 года, петербургский военный генерал-губернатор, он был убит 14 декабря 1825 года на Сенатской площади П. Г. Каховским. Вероятно, Василий Львович пожалел все же и о несчастных бунтовщиках. Мы не знаем его откликов на трагические события; письма его, датированные 1825 годом, не сохранились. Между тем он был знаком с «декабристом без декабря» Петром Яковлевичем Чаадаевым, декабристами Иваном Дмитриевичем Якушкиным и Александром Александровичем Бестужевым, Иваном Матвеевичем Муравьевым-Апостолом, отцом декабристов Муравьевых-Апостолов — Сергея Ивановича и Матвея Ивановича. Никита Михайлович Муравьев, Михаил Федорович Орлов, Николай Иванович Тургенев были товарищами В. Л. Пушкина по «Арзамасу». С Николаем Ивановичем, братом своего близкого друга A. И. Тургенева, Василий Львович не раз встречался, пророчил ему будущее государственного человека, читал его книгу «Опыт теории налогов» и сумел по достоинству ее оценить. B. Л. Пушкин знал Вильгельма Кюхельбекера и Ивана Пущина. Совсем недавно Иван Пущин навестил его перед своей поездкой в Михайловское к опальному Александру…

В альманахе К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева «Полярная звезда» были напечатаны два стихотворения В. Л. Пушкина — «К ней», посвященное скончавшейся сестре Анне Львовне, и «Экспромт на прощание с друзьями А. И. и С. И. Тургеневыми»:

Так что Василий Львович по-своему переживал трагедию 14 декабря 1825 года. Можно предположить, что он, не участвовавший в политической жизни и уж тем более чуждый революционных идей, будучи человеком бесконечно добрым и отзывчивым, не мог не пожалеть бунтовщиков, остаться равнодушным к их трагической участи. Это было бедствие сродни стихийному, что поразило Северную столицу 7 ноября 1824 года. Тогда наводнение унесло тысячи жизней, были разрушены здания, смыты мосты, уничтожены запасы продовольствия. Ну и помогали пострадавшим кто как мог. Василий Львович пожертвовал 100 рублей — об этом напечатали «Московские ведомости». Сумма для него немалая. Но то наводнение, а то бунт — и деньгами тут пострадавшим от бедствия не поможешь.

Очевидцами событий 14 декабря в Петербурге были очень близкие к Василию Львовичу люди.

В этот день на Сенатской площади оказался племянник Левушка — Лев Сергеевич Пушкин, брат Александра. Рассказ о том, как это случилось, со слов Ольги Сергеевны Пушкиной записал ее сын Л. Н. Павлищев.

Лев Сергеевич утром 14 декабря ушел из дома. Когда стало известно о вооруженном мятеже, мнительный Сергей Львович до смерти перепугался. К тому же к нему в кабинет явился его камердинер Никита Тимофеевич Козлов, доложил, что на Сенатской площади убитых видимо-невидимо, и стал причитать, где-то пропадает его ненаглядный барчук Левон Сергеевич.

«Сергей Львович от такого причитания испугался еще больше и рассудил тут же попотчевать, во-первых, причитальщика здоровеннейшей тукманкой, во-вторых, побежать к жене и закричать: Леон убит! и, наконец, в третьих, оказаться без верхней одежды и шляпы на улице. Ольга Сергеевна бросилась за ним следом и насилу убедила его воротиться домой, а сама распорядилась заложить сани и поехала на поиски. Надежда Осиповна при всем своем хладнокровии смутилась, а дворня собралась в лакейскую внимать дальнейшим причитываньям оскорбленного Тимофеевича. Сумбур вышел полнейший; все, исключая моей матери, потеряли голову, а Сергея Львовича трясла лихорадка от страха и простуды.