Женщина эта рассказывает о своем сыне (стр. 110):

Я родила его, когда мне было шестнадцать... <...> Я была дурочкой, была ничем; но сын у меня родился подобный Богу... Жесты его - большая весть, чем все написанное... Мне так радостно и вместе с тем грустно оттого, что я его мать...

Но ведь эта женщина, похоже, всегда была совсем рядом с Забывчивым, только он каким-то образом ее забывал... Вспомним, с чего начинается роман (стр. 31):

...я слушаю голоса стихий, они цепляются ко мне, заставляют с дрожью исторгнуть из себя бытовые томительные желания. В голове мелькает какая-то мысль, совершенно чуждая, я беру шляпу и старый дождевик и стучу в дверь той комнаты, что расположена напротив моей; никто не отвечает; я стучу еще раз, и тогда наконец доносится тихий ответ. Я захожу, с разгоряченным запыхавшимся сердцем, и вижу, что у окна стоит женщина, одетая во что-то благоуханное, розовое. Я догадываюсь, что, по сути, она ни во что не одета, а благоуханный красочный аромат исходит от самого тела.

Я спрашиваю, можно ли мне пойти поискать ее мальчика, который отправился куда-то вдоль берега реки, вверх по течению.

Она отвечает, что не стоит: мальчик, мол, скоро вернется. Потом снова смотрит через окно на фьорд. Я еще говорю:

- Не правда ли, погода сегодня редкостная?

Она кивает. Тогда я неуклюже выхожу, возвращаюсь к себе, встаю у своего окна и думаю: сейчас она тоже прислушивается к иному миру... Потом я о ней забываю, в душе словно сгущаются сумерки...

Итак.

Путешествие на остров Угрино может начаться в любой момент. Видимо, описанное в романе путешествие - не первое в жизни Забывчивого, потому-то корабли, которые ему встречаются, на которых он совершает (или должен совершить) Переправу, и называются У. и И. I, У. и И. II. «Следующий корабельный корпус [в гавани Угрино. - Т.Б.] в качестве отличительного знака носил римскую цифру III» (стр. 126).

В данном случае это визионерское путешествие начинается в обычный рабочий вечер, описанный почти слово в слово так, как в норвежском дневнике Янна:

Я схватился за стул, я вдруг поймал себя на том, что опять занимаюсь черчением... Я, в сущности, деловито работал, когда услышал с улицы музыку. На мосту танцуют молодые люди и барышни, я знал это и ни на секунду не прервался; к подобным таинствам меня не тянуло... Я так устал, что никаких догадок больше не строил. Я мог бы сказать: наш мир - это юдоль печали (или: сумасшедший дом; или: открытая сцена, на которой люди играют какие-то роли, и умирают -на что имеются веские основания, - и с которой их потом уносят).

Но вместо этого я взмолился, глубоко внутри себя: позволь мне еще раз поверить в тайны, я так хочу вырваться из этого вечного здравомыслия...

(«Угрино и Инграбания», стр. 33-34);

Я, собственно, хочу сказать следующее: что в тот вечер, пока я чертил, кто-то на мосту заиграл на каком-то инструменте и молодые люди начали танцевать... а я пожелал себе снова стать настолько молодым и невежественным, чтобы от такой музыки почувствовать тоску - тоску по удивительным, неведомым, великим и девственным вещам. Клянусь, я ни на секунду не перестал чертить, понимая, что бесполезно об этом думать. Вещей, по которым я мог бы тосковать, вообще не существует... Вот передо мной Угрино, к нему стремятся все мои мысли... Но Угрино сейчас воплощается передо мной, на белом листе ватмана... Я, однако, имел в виду не это воплощение - а другие, другие, реальные... Воплощения желаний никогда этим желаниям не соответствуют, мог бы сказать мудрец... Должен добавить, что я чертил непрерывно и закончил-таки чертеж подземелья; что я в этот день усердно работал - даже спина разболелась, ибо я слишком долго гнул ее над столом, - да и вообще много о чем успел подумать.

(Норвежский дневник, и марта 1916, стр. 361-362)

Прежде чем попасть на отплывающий к Угрино корабль, Забывчивый испытывает страх перед смертью и - в некоем городе -осознает неистинность нынешней цивилизованной жизни (стр. 57-58):

Город лежал, будто обрамленный протяженным, тяжелым кошмаром. <...> Бытие, всякое, опять представлялось мне безнадежным и тщетным. <...>

Я мысленно вернулся к кошмару, который навис над спящими. У них больше не было жизни, не было их собственной жизни, была -чужая, неистинная, по сути не подходящая им. Она делала их неудовлетворенными и мелочными, или героически-сильными, или счастливыми, но недобрыми - она делала из них что-то, и они воображали, что в самом деле такие, но такими они не были.

Так вот: они организовали весь мир в соответствии с этими неистинными представлениями.

Уже на корабле Забывчивый находит книгу, написанную, как мы знаем, самим Хансом Хенни Янном. Она называется (стр. 63): «История того, кого люди, чтобы доказать свою правоту, обезглавили, или пригвоздили к кресту, или кастрировали и потом, ослепив, бросили в темницу» (ср. название публикуемого нами фрагмента романа: «История того, кого люди, чтобы доказать свою правоту, прибили к кресту, или затащили на плаху, или, кастрировав и ослепив, бросили в темницу».

Ворота-арка среди открытого моря, пройдя через которые, корабль попадает к странному острову... Точно такие же ворота были эмблемой реальной общины Угрино (см. рисунок 2 в Hucke Bd. 2).

Ворота. Арка ворот... Близкий друг Янна, учитель из Люнебургской пустоши и в прошлом член общины Угрино, в 1937 году писал ему о своих впечатлениях от только что прочитанного «Деревянного корабля» (цитирую по: Ниске Bd. I, S. 225): «Поэтический текст, будучи речевым художественным произведением, намекает на то, что он обращается к людям. Сошлюсь на себя как на пример, подтверждающий, что благодаря мастерству твоего словесного откровения мы можем попасть в те душевные глубины, которые не являются нашим духовным достоянием. Однако многие люди пока еще колеблются, не решаясь пройти сквозь врата твоей речи».

Причалив к острову Угрино, Забывчивый попадает в другой мир, где его встречают как Мастера. Похоже, этот мир целиком сотворен им, а жители - собственные его ипостаси или порождения (его сыновья и дочери: рожденные им персонажи).

Тем не менее, его пребывание там оказывается далеко не безоблачным. Он уподобляет себя новому Христу, которого искушает диавол (стр. 87): «Меня - в духе моем - отвели в пустыню, и чей-то голос упорно кричал мне в ухо: «Что же мы должны делать?!» (Ср. Мф. 4:6: «...если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею»).

Кричащий голос, похоже, - голос самого Забывчивого, хоть и отъединенный от него, персонифицированный в образе чужака-Актера-Агасфера (стр. 8о): «Я не сумел с собой справиться, и внезапно мой голос уподобился голосу того чужака: я завыл, как воют собаки. Тогда все лица обратились в ту сторону, куда унесли чужака, хотя голос-то был моим».