пансионе. Она решительно прошла за занавеску и через несколько минут вышла, одетая в лёгкую тунику.

– Богиня, настоящая богиня, как я и думал! – воскликнул художник. – Нет, теперь я не отстану от вас, Надюша, пока не напишу картину. Эту картину я потом отвезу в Петербург и выставлю в Манеже, она обязательно будет иметь успех. Я и вас возьму в Петербург, только тунику надо слегка подправить: древние гречанки носили тунику, обнажив левую грудь полностью.

– Нет, я не буду сегодня позировать вам, – отказалась Надя, и, уйдя за занавеску, переоделась и вышла уже не богиней, а юной семинаристкой.

– Давайте начнём сеанс в воскресенье, – вы же свободны и пара часов не утомит вас, а я тем временем подготовлю холст и продумаю замысел картины, чтобы сразу сделать набросок.

– Хорошо, – согласилась Надя, – только подарите ваш рисунок с меня, я покажу его девочкам из группы.

– Нет, нет, – возразил художник.– Не надо никому говорить, пусть наша картина будет неожиданностью для всех. – Вас проводить или сами дойдёте? – предупредительно подскочил к ней старый ловелас, и как бы нечаянно прикоснулся к упругому бедру девушки.

– Спасибо, пройдусь сама, я ещё не была в этой части города.

– Тогда жду вас, Надюша, в воскресенье к двенадцати часам и думаю, что наше мероприятие принесёт успех, – сказал художник и учтиво поцеловал ей руку, ласково пожав пальцами нежную и бархатистую девичью ладонь.

Надя вышла из мастерской, а художник, потирая руки, налил рюмку водки, выпил и громко высказался: «Всё, попалась птичка, теперь уж точно не увернется, и не таких простушек уламывал», – и он, достав подготовленное полотно, начал рисовать на нём трактирную вывеску: основным источником его доходов были именно торговые вывески или портреты купчих, купцов и прочих промышленников, желающих увековечить свой образ для себя и потомков.

Надо сказать, что живопись не удавалась этому художнику ввиду полного отсутствия талантов, но искусство совращения девиц и зрелых женщин он освоил в совершенстве, и теперь очередной его жертвой должна была стать Надя, которая в это время беззаботно шла по улочке, рассматривая дома и вспоминая безобидного художника Дмитрия, что обещался написать с неё картину.

Люди делятся на тех, кто даёт, и тех, кто берёт. Люди, дающие помощь, участие и просто сочувствие, знают, что давать приятнее и почётнее, чем брать, но таких меньшинство, а берущие берут всё подряд, отнимая у других имущество, деньги и судьбу, чтобы удовлетворить свои желания, похоть и стяжать капиталы, должности и женщин, потому что брать обманом всегда проще и легче, чем отдавать по совести.

Именно таким существом являлся Дмитрий Пегов, изображавший из себя художника, будучи по натуре альфонсом, живущим материально за счёт женщин и совращая простодушных девушек ради удовлетворения своего необузданного сладострастия.

В воскресенье, Надя, после некоторых колебаний, возбуждённая будущим приобщением к искусству, пришла в мастерскую художника, который уже поджидал её и предупредительно открыл дверь, как бы нечаянно столкнувшись на пороге. Приняв деловой вид, он предложил Наде снова переодеться в гречанку и, посадив её на стул против света, приспустил ей тунику слева, слегка приоткрыв грудь. Она было поправила тунику, но опытный совратитель снова оголил ей немного грудь, говоря, что именно так гречанки носили свои одежды.

Надя сидела неподвижно, а художник пристально смотря ей в лицо, начал делать наброски углём на холсте, рассказывая девушке о греческом искусстве и его отличии от римской живописи.

Рассказ был интересен, Надя увлечённо слушала сентенции художника, а он подошёл к девушке поправить тунику, и внезапно поцеловал её прямо в губы. От неожиданности девушка отпрянула и влепила старому ловеласу звонкую пощёчину.

– Что вы себе позволяете, Дмитрий? – возмущённо воскликнула девушка, вскакивая и намереваясь уйти.

– Ах, Наденька, извините, не удержался, видя вашу красоту и свежесть, – чуть не на коленях просил он прощения, целуя девушке руки. – Поверьте, я прикоснулся к вам, как совершенному творению природы и вижу в вас настоящую богиню, а не простую девушку, – улещивал он Надежду, осторожно, но настойчиво возвращая её на прежнее место. – Уверяю вас, что больше такое не повторится.

Надя успокоилась таким обещанием, а художник продолжил делать наброски, рассказывая греческую легенду, как ваятель сотворил из мрамора скульптуру девушки, влюбился в собственное творение, и просил богов оживить скульптуру, а боги пошли ему навстречу, оживили девушку, и они потом жили долго и счастливо.

– Я вас, Наденька, ещё не написал, а уже влюбился с первого взгляда, как художник, и надеюсь сотворить шедевр, чтобы люди, видя мою картину, удивлялись вашему совершенству и красоте вашей, – бархатным голосом продолжал художник обряд обольщения. – Я одинокий человек, уже немолодой, но мне ещё не попадалась такая совершенная натура, и никогда не было такого вдохновения в творчестве. Вы – мой добрый ангел, – сказал он, заканчивая сеанс и предлагая Наде выпить чаю с печеньем и конфетами, что он приготовил заранее.

Девушка переоделась в свои одежды, с удовольствием попила чаю, слушая художника и жалея его одиночество, а он говорил и говорил, завлекая юную девичью душу в паутину слов из похвалы ей и её внешности.

Надя прекрасно знала о своей привлекательности, но такое мужское восхваление приятно щекотало её самолюбие, и ей уже исподволь хотелось как-то утешить художника и скрасить его одиночество – чего опытный обольститель и добивался.

В такой обстановке прошли ещё два сеанса, слова художника, как мёд, вливались в уши Надежды, а сам Дмитрий уже не казался ей старым и неприятным, а достойным женской жалости, и даже его бородка клинышком подчёркивала его одиночество, посвящённое лишь творчеству, где она оказалась главной участницей и вдохновительницей искусства.

На очередном сеансе Дмитрий, осторожно поправляя тунику на Надиной груди и, как бы нечаянно поглаживая оголённое плечо, воскликнул:

– Я понял, Наденька, что мне мешает уловить ваш образ: гречанки носили тунику прямо на тело, а на вас надеты всякие женские штучки, в которых я не разбираюсь, и они искажают вашу фигуру. Не облачитесь ли вы, как гречанка ради моего вдохновения, исключительно для искусства?

Надя, поколебавшись, ушла за занавеску и вышла в одной тунике, которая уже не прикрывала, а подчёркивала её наготу, прикрытую лишь куском материи.

Дмитрий восхищённо воскликнул: «Вот теперь вы настоящая богиня, и я смогу запечатлеть вашу красоту на холсте. Кстати, у меня сегодня именины, а я в одиночестве занимаюсь творчеством. Прошу вас, Наденька, скрасить моё одиночество, – и он быстро достал с полки бутылку вина, бокалы, фрукты, что купил загодя, и, поставив всё это на столик, придвинул его к дивану, приглашая Надю сесть рядом.

Она, уже привыкнув