Дети Мора пели и играли на лютне. Присоединившиеся к пирушке слуги начали отплясывать вместе с моими гребцами. Маргарет Мор, старшая и любимая дочь Томаса, держалась за руки с Уиллом Ропером, своим женихом. Мор смеялся. Я смеялся. Когда длинные тени протянулись по ярко-зеленой лужайке, я осознал, что никогда не был так счастлив. Жизнь могла быть прекрасной.

Стоило мне вернуться в Лондон, как радужное настроение рассеялось. Там меня ждала куча дел, которую я должен был разгрести. Припоминаю, что я ретиво взялся за них. Прибыл вердикт от университетских ученых, и он (в целом) оправдывал мои намерения (возможно, благодаря аргументу, выраженному в золотых монетах). Но Папа остался непоколебим, хотя меня уже не волновало его мнение. Этот план был наивным с самого начала, и затея Кранмера не помогла мне получить развод.

Мор, Кранмер, Уолси — никто не справился с задачей, решение которой для меня было жизненно важным. Воспоминания об Уолси расстраивали меня. До сих пор приходилось разбираться с его наследством. Наш замечательный кардинал оставил свои бумаги в полном беспорядке. Но пора покончить с этим. Ведь Уолси отправился к праотцам уже больше года тому назад.

К своему удивлению, я обнаружил, что один из слуг кардинала был в курсе всех его финансовых дел. Остальные попросту сбежали, но Кромвель продолжал работать на покойного хозяина, преданно стараясь восстановить его честное имя. Оказалось, именно этот трудяга в 1522 году убедил парламент в том, что Шотландия к нам ближе, чем Европа.

Я заинтересовался, узнав это, и послал за ним.

* * *

Природа наградила Кромвеля приплюснутой головой, сильно смахивающей на грубо вылепленный горшок, и узкими маленькими глазками. Людей такого типа обычно забываешь, как только они исчезают с глаз долой.

Поначалу я принял его за смышленого слугу самого мелкого ранга. Однако он знал все о доходах и расходах Уолси, вплоть до последнего фартинга, потраченного на хозяйство. Сложилось общее мнение, что я решил взять его в советчики благодаря этой его осведомленности. Но важно не просто ловко складывать и вычитать. Важно уметь говорить. И в этом отношении мне повезло. У господина Кромвеля в запасе имелось множество интересных историй. Вначале он повествовал о других, а в конце — и о себе самом.

Вышеупомянутый Кромвель, сын кузнеца из Патни, долгие годы провел за границей, сначала был кондотьером в итальянских войнах, затем — купцом на антверпенском рынке и в ходе торговых сделок глубоко изучил общее право и поднаторел в адвокатских тонкостях. У меня создалось впечатление, что он являет собой редчайшее из созданий: совершенно аморальное по натуре, но аскетичное в своих желаниях и нуждах. Благодаря этим качествам Кромвель оказался необычайно стойким к искушениям — нарядам, женщинам, изысканным блюдам, — которые заловили в ловушку кардинала. Не тот ли он человек, которого я искал для разрешения своего вопроса? Я намекнул, что у меня есть «трудности» деликатного свойства. Он кивнул.

Спустя несколько дней он известил меня, что имеет некоторые «предложения» по моему «великому делу». Таким образом, один эвфемизм переплелся с другим.

Я пригласил Кромвеля на личную встречу, чтобы подробно обсудить его план. И он с необычайным пылом принял мое приглашение.

* * *

Он появился в моем кабинете сразу после утренней мессы, зажав в руке шляпу, его темные, прямые, аккуратно расчесанные волосы влажно поблескивали. Я еще не успел позавтракать и совсем не ожидал его так рано. Поднос с копченым угрем и сыром ждал меня на столе. Тем не менее я любезно встретил Кромвеля, предложил ему войти.

— Меня заинтересовали ваши предложения, — начал я, взяв с письменного стола его послание и помахав им. — Я много думал над ними.

Я ожидал ответа, но его не последовало. Кромвель с уверенным видом внимательно слушал меня.

— Мне хотелось бы, чтобы вы более подробно пояснили ваш план, — продолжил я. — Обременительно порой доверять все мысли бумаге.

Он улыбнулся, догадавшись, что я имею в виду. Потом подозрительно оглядел комнату.

— Здесь никого больше нет, Кромвель, — сказал я. — Вы можете говорить свободно.

Дабы подтвердить свои слова, я быстро подошел к шпалере и похлопал по ней. Ничего, кроме вылетевшей пыли, она не скрывала. Внезапно меня охватила беспричинная радость (с недавних пор мое настроение стало тревожно изменчивым, после завтрака я частенько воодушевлялся, а к обеду погружался в уныние, не узнавая сам себя).

Я устроился на низеньком табурете; Кромвель тоже сел, подвинувшись поближе ко мне.

— Итак, ваша милость, я всесторонне изучил данное затруднение. И по моему скромному разумению, у нас есть гораздо более весомые камни преткновения, чем этот брак. Он предназначался лишь для того, чтобы Господь открыл вам путь к другим размышлениям и вы задумались о переменах, какие ранее нельзя было вообразить.

— Переменах? — не понял я.

Как и многие придворные, он не брезговал лестью. Это утомляло меня. А обоняние дразнили запахи эля и копченого угря. Надо бы поживее покончить с разговорами!

— Некоторые из подданных вашей милости подчиняются вам лишь наполовину.

Сделав паузу, Кромвель многозначительно приподнял брови. Он надеялся заинтриговать меня, но мне его замечание показалось откровенной глупостью. Увидев, что я нахмурился, он поспешно продолжил:

— Наше духовенство. Все церковники присягают Папе. Разве могут они быть вашими верными подданными? Как учил Иисус Христос: «Никто не может служить двум господам…»[68]

— Понятно, понятно, — прервал его я. — Но так повелось испокон веков. Небесное царствие отделено от земного.

— Так ли уж испокон, ваша милость? Если под страхом смерти подданный подчиняется иноземному правителю вместо своего короля… что же в этом божественного? Разве сие не есть предательство? — Он выдержал паузу. — Разве ваша милость не несет ответственность за всех англичан? Разве не Сам Господь повелел вам заботиться об их благоденствии? В древние времена не было пап, а только христианские правители, коим надлежало хранить истинную веру…

Он продолжал развивать свою замечательную теорию, рассуждая о том, что глава государства уполномочен Всевышним оберегать своих подданных от ущерба телесного и духовного; что он творит верховный суд в стране и духовенство обязано присягать на верность именно ему, а не епископу Римскому, который попросту узурпировал духовную власть. И утверждение полновластия короля будет способствовать восстановлению древнего, праведного, ниспосланного Господом закона.

— Такова Божья воля, — заключил Кромвель. — Он недоволен нынешними порядками. Они извращают истинное учение. Именно поэтому появились такие проповедники, как Уиклиф, Гус и Лютер. Вот почему Рим унижен и Папа превратился в дрожащего пленника императора. Все это знамения, и они указывают на то, что вам должно восстановить справедливость. Иначе кары будут умножаться. Помните библейский Израиль, когда Ахав…