Постановлением от 17 ноября 1938 г. органам НКВД и Прокуратуре запрещалось производить какие-либо массовые операции по арестам и выселению, а сами аресты предписывалось осуществлять в соответствии с Конституцией страны только по постановлению суда или с санкции прокурора. В центре и на местах ликвидировались «тройки», а дела, находящиеся в их ведении, передавались на рассмотрение судов или Особого совещания при НКВД СССР. Соответствующие поручения ЦК и СНК дали Прокуратуре тщательно проверять обоснованность постановлений об арестах. Органам НКВД напомнили о необходимости соблюдать требования уголовнопроцессуальных кодексов при ведении следствия: заканчивать расследование в установленные законом сроки, производить допросы арестованных не позже 24 часов после их задержания, по завершению каждого допроса составлять протокол[889].

Резкие обвинения в адрес НКВД и «вредителей», засевших в этом ведомстве, не оставляли сомнений в том, что Сталин решил свалить всю вину за массовый террор исключительно на исполнителей его собственных решений. Одной из первых жертв нового курса стал Ежов. Буквально через день после утверждения постановления об арестах и ведении следствия, 19 ноября, Политбюро занялось обсуждением заявления начальника управления НКВД по Ивановской области В. П. Журавлева. Как показали вновь открытые документы, этот очередной донос был написан и направлен Сталину по наущению Берии, который накануне встречался с Журавлевым[890]. Журавлев сообщал, что в свое время докладывал Ежову о подозрительном поведении ряда ответственных работников НКВД, но нарком не проявил к этому должного внимания, хотя сигналы оказались верными. Разбор записки Журавлева на Политбюро превратился в проработку Ежова. Ему предъявили обвинения в засорении следственных органов шпионами иностранных разведок, но главное — в недосмотре за отделом охраны членов ЦК и Политбюро, где якобы окопались заговорщики.

23 ноября Ежов был вызван на встречу со Сталиным, Молотовым и Ворошиловым, которая проходила в сталинском кабинете с 9 часов вечера до часа ночи 24 ноября[891]. В числе прочего, у Сталина, видимо, обсуждалось заявление Ежова об отставке. В этом заявлении на имя Сталина, датированном 23 ноября, Ежов полностью признал свою вину и ответственность за недостатки работы наркомата, засоренность чекистских рядов врагами и просил освобождения от обязанностей руководителя этого ведомства. Хорошо понимая, в каком направлении развиваются события, Ежов, кроме того, пытался напомнить Сталину о своей верной службе и энергично клялся в безграничной преданности вождю. Свое письмо он закончил так: «Несмотря на все эти большие недостатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном руководстве ЦК НКВД погромил врагов здорово. Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК сочтет необходимым меня использовать, оправдать доверие ЦК»[892].

24 ноября Политбюро удовлетворило просьбу Ежова. Формулировка принятого решения была щадящей: отставка объяснялась как мотивами, изложенными в письме Ежова, так и якобы болезненным состоянием бывшего наркомвнудела, не позволявшим ему руководить одновременно двумя крупными наркоматами: внутренних дел и водного транспорта. Удалив Ежова из Наркомата внутренних дел, Политбюро сохранило за ним должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя КПК при ЦК ВКП(б) и наркома водного транспорта[893]. Несмотря на это, и сами члены Политбюро, и многие из тех рядовых советских граждан, кто вскоре прочитал сообщение о смещении Ежова в газетах, конечно, понимали, что его судьба предрешена. «Товарищи, с которыми дружил и которые, казалось мне, неплохо ко мне относятся, вдруг все отвернулись словно от чумного. Даже поговорить не хотят», — жаловался Ежов в письме Сталину[894].

На XVIII съезде партии Ежов уже не был избран даже в ЦК. Присутствовавший на пленуме ЦК старого состава, где предварительно, за день до голосования на съезде, решался вопрос о новом составе ЦК, известный советский военачальник адмирал Н. Г. Кузнецов оставил такие воспоминания: «Сначала отводили тех членов ЦК, которых считали несправившимися со своими делами или опорочившими себя чем-либо и поэтому недостойными войти в новый состав […] Помнится как выступал Сталин против Ежова и, указав на плохую работу, больше акцентировал внимание на его пьянстве, чем на превышении власти и необоснованных арестах. Потом выступил Ежов и, признавая свои ошибки, просил назначить его на менее самостоятельную работу, с которой он может справиться»[895].

Вскоре Ежов был арестован и по обвинению в руководстве «контрреволюционной организацией» в НКВД расстрелян. Проделано это было без обычных шумных кампаний. Аккуратность, с какой убирали Ежова, лишний раз свидетельствовала о том, что Сталин опасался вызвать слишком широкий общественный интерес к деятельности НКВД и обстоятельствам проведения «большого террора». Ежов стал очередным из «козлов отпущения», которые, выполнив волю вождя, расплачивались жизнью во имя того, чтобы сам вождь оставался вне подозрений, а массовые репрессии воспринимались народом только как «ежовщина».

* * *

Открывшиеся архивные документы внесли существенные уточнения в наше понимание сути массовых репрессий второй половины 1930-х годов, которые получили название «большой террор». Начавшись с кампании окончательного уничтожения бывших оппозиционеров, репрессии переросли в сплошную чистку партийногосударственных кадров. Следующей стадией террора были массовые операции против так называемых «антисоветских элементов» и «контрреволюционных национальных контингентов», которые проводились в июле 1937 — ноябре 1938 г. и захватили значительную часть населения СССР. Кадровые чистки и массовые операции имели в основном единую логику. Они были вызваны стремлением Сталина ликвидировать потенциальную «пятую колонну», укрепить государственный аппарат и личную власть, насильственно «консолидировать» общество в связи с нарастанием реальной военной опасности. Одним из важных результатов этой не имевшей прецедентов в советской истории волны террора было почти одномоментное уничтожение целого поколения руководящих работников. Массовое выдвижение молодых кадров создавало социальную базу для окончательного утверждения сталинской диктатуры.

Как показывают многочисленные факты, террор имел ярко выраженный централизованный характер, инициировался и направлялся из Москвы. Механизм эскалации репрессий был заложен в регламентирующих их документах. Несмотря на огромный размах и соответствующую инерцию, массовые операции начинались и завершались по приказу из Москвы практически одновременно по всей огромной стране. Есть все основания утверждать, что автором и главной движущей силой политики террора был Сталин. Подготовка, проведение и идеологическое обоснование уничтожения бывших оппозиционеров, кадровых чисток и массовых операций занимали центральное место в его деятельности в 1937–1938 гг. Приказы Сталина предопределили огромные масштабы и чрезвычайную жестокость этих акций. В той или иной мере к массовым преступлениям этого периода были причастны все члены Политбюро. Непосредственным исполнителем планов и директив Сталина был новый нарком внутренних дел Н. И. Ежов. Несмотря на чрезвычайную активность Ежова, неизвестен ни один факт, позволяющий предполагать его самостоятельную роль в проведении репрессивных акций или какое-либо особое влияние на Сталина. Положение Ежова, объективно укреплявшееся по мере нарастания террора, тем не менее полностью зависело от отношения к нему Сталина. В определенный момент, решив прекратить массовые операции, Сталин использовал Ежова в качестве «козла отпущения» за массовые «нарушения социалистической законности» и уничтожил его.