Благообразно подстриженная борода его дернулась, словно бы на ветру – правда, ветра-то не было. Так просто дернул бородой Убой, усердие выказать, ибо не дурак был, хорошо понимая, что без воеводы Еремея Богатова он никто и звать его – никак. А с воеводой… с воеводой можно было творить взаимовыгодные дела.

– Чего мне собираться-то, батюшка-воевода? – снова повторил волхв. – Куды пошлешь, туды и отправлюсь. А мое все – при мне.

Он красноречиво кивнул на котомку, поспешно сгоняя с лица кривую улыбку. Мало ли, что там воевода подумает?

– В полночные страны поедешь! Не сам по себе… за человечком одним будешь приглядывать, а потом, как вернетесь – все мне обскажешь, как есть. Глаз с него не спускай, ходи повсюду рядом… но и себя между делом не выдавай, пасись. И, ежели человечек тот от кого какие грамотцы поимеет – те грамоты выкради и мне предоставь!

– Сладим! А что, батюшка, за человече-то?

– Узнаешь. Вот тебе серебряхи, – запустив руку в висящий на поясе кошель-«кошку» или «мошну», – Еремей Богатов отсыпал волхву горсть мелких немецких монет-пфеннингов, отсыпал не так, чтобы густо, но и не мало – в самый разок. – Купишь себе кольчужицу новую, щит, копье, шелом. Ну и саблю или секиру – чем ты лучше владеешь?

– Палицей, батюшко.

– Ну, тогда палицу или шестопер. Явишься завтра – тверез, оружен и красен – имей в виду, за тебя перед князем самим поручился. Голову почти на отсеченье дал, что ты добрый воин.

– Я, батюшка, добрый и есть.

Снова оглянувшись по сторонам, воевода прищурился:

– Речь немецкую не забыл еще?

– Помню, батюшко.

– Смотри, никому об том не скажи. Пускай не ведают, а ты все слушай, да мотай на ус.

Закатное солнце било в распахнутые настежь двери, освещая внутреннее убранство корчмы – длинные, с набросанным кучками сеном, столы, лавки, и галдящих людей – небогатых купцов, приказчиков, мастеров, да младших княжьих дружинников – гридей. Пиво в корчме оказалось выше всяких похвал – пенное, густое, тягучее. Ремезов выкушал уже третью кружку, ощущая, как где-то глубоко в душе рвется в высь необъятная любовь ко всем ближним. К этом вислоусому мужичку с дребезжащим смехом, к воину с длинным мечом и застрявшими в окладистой бороде крошками, к седому сопящему деду с большим красным носом – ну, чем не Дед Мороз? К приблудной тощей собаке, то и дело заглядывающей в корчму и, помахивая хвостом, просящей хоть что-нибудь, к хозяйскому коту – черному, мохнатому, важному, что подремывал у самого очага, время от времени лениво приоткрывая зеленые, с желтоватым отливом, глаза… к прошмыгнувшему мимо мальчишке – лохматому, сопленосому, смешному. Ишь, как суетится отрок – видать, тоже хозяйский служка… Кстати, надо бы заплатить…

Павел опустил руку к поясу… и вздрогнул. Кошеля на месте не было! А ведь вот только что – трогал – был! Значит…

Лохматый мальчишка бочком-бочком пробился к выходу и вдруг побежал, сдернул так, будто собаки за ним гнались… и в руках его Ремезов явственно приметил кошель! Его собственный, украденный только что вот этим сопленосым шпынем!

– Эй, эй! Татя держи!

Живо вскочив на ноги, молодой человек оттолкнул завалившегося на него, уже успевшего хорошо поднабраться соседа, и, пробкой вылетев наружу, бросился следом за вором, благо тот, как ни старался, не успел еще далеко убежать. Во-он, у Чуриловки-речки пятки сверкали.

Ах ты ж, гад!

Ремезов прибавил ходу, с удовлетворением понимая, что ворюгу он непременно догонит, и уже очень скоро. Хоть тот и несся, как заяц, да не всяким там сопленосым тягаться с сильным да выносливым молодым воином, каким и был Павел. Мальчишка, похоже, тоже хорошо понимал это, и пару раз уже затравленно оборачивался, однако краденого из рук не выпускал. Упорный, гаденыш! Ла-а-дно…

Промчавшись вдоль речки, воришка и преследующий его по пятам заболотский юный боярин резко приняли вправо, к детинцу.

Во, дурень-то! – сворачивая, обрадованно подумал Ремезов. И куда ж он рвется-то? Там же стена, вал…

Не добегая до вала, отрок рванул в густые кусты бузины, сирени и жимолости, в густое зеленое месиво из переплетенных ветвей, кои тут же жалобно затрещали – Павел пер напролом. А воренок оказался вертким, скрылся уже в самых зарослях и… вроде бы как пропал.

Павел застыл, осматриваясь.

Куда ж, интересно, делась эта шкодливая сволочь? Не сквозь землю же провалилась! Наверняка притаился где-то рядом, в кустах, дурень.

– Эй, выходи! – сплюнув, громко предложил Ремезов. – Выходи, говорю, хуже будет!

Ага… где-то слева чуть шевельнулись кусты, и Павел тут же подскочил туда, выхватив для устрашения саблю…

– Здрав будь, Павел Петрович.

Вот это номер! Молодой человек чуть саблю из руки не выпустил, увидев вышедшего из-за кустов дородного княжьего воеводу.

– И тебе здоровьица крепкого, Емельян Ипатыч. Ты хоть как…

– Идем, – оглянувшись по сторонам, тихо промолвил воевода. – Князь старшой видеть тебя желает.

– Так ведь видались уже…

– В тайности! За мной шагай, Павел… Да, вот мошна твоя – возьми.

Протянув краденый кошель, воевода повернулся и грузно затрещал кустами. Убрав саблю, Ремезов тотчас же последовал за ним, на ходу привешивая кошель к поясу. Росшие вокруг кусты стали еще гуще, темнее, а вот уже свет совсем померк… лишь где-то впереди тусклой оранжевой звездочкой вспыхнул факел.

Подземный ход! – ахнул про себя Павел. Так вот оно в чем дело-то! Значит, тот юный воренок…

Шли не очень долго, но и не так, чтобы мало, по прикидкам Ремезова – минут двадцать, покуда не поднялись по шаткой лесенке в какой-то амбар, из которого и вышли, оказавшись на заднем княжьем дворе, где, впрочем, тоже долго не задержались – пробравшись сенями в длинную горницу с низеньким потолком и топившейся по-белому печью.

– Жди, – коротко бросил Емельян Ипатыч, скрываясь за неприметной дверкою.

Перекрестясь на висевшую в углу икону Николая Угодника, Павел послушно уселся на лавку… и тут же вскочил, кланяясь, увидев вошедшего в горницу князя.

Милостиво кивнув, Всеволод Мстиславич уселся на принесенный воеводою стул с подлокотниками и невысокой спинкой. Посидел, посмотрел на молодого боярина пытливым взглядом следователя НКВД и неожиданно улыбнулся:

– Ведомо мне, что ты в Кракове-граде делал.

Ремезов дернулся было:

– Так, батюшко…

– Только не скажи, что ты там татарам помогал, – отмахнулся князь. – Не так то. Боярышню вот себе сыскал, да многих упас… то мне потом гости польские рассказали. И то – славно!

Уже приготовившийся к худшему Павел недоуменно вскинул глаза.

– Что смотришь? – поправив на голове скуфеечку, хохотнул Всеволод Мстиславич. – Думаешь, мне легко было татарам рать дать? Понимал ведь, куда и зачем посылаю. Одначе не дал бы – и что? Что б с княжеством было, с людьми? Молчишь?