все они уже проснулись. До меня запоздало доходит, что мне придется сообщить эту новость своей семье. Я пытаюсь вспомнить – как именно можно сообщить о смерти невербальному ребенку-аутисту? Когда Па умер в прошлом году, у нас было время подготовиться – мы поговорили об этом с Эдди и его психологом, который помог нам. Я хотела бы, чтобы мы могли сделать то же самое на этот раз, но мне же необходимо сказать Келли и Уэйду прямо сейчас, и это не может ждать.

Я вхожу в гостиную; Эдди сидит на подушке, держа дрейдл перед лицом и медленно поворачивая ручку, на заднем плане неизбежно крутится видео с поездами. Его айпад лежит у него на коленях. Я медленно подхожу и сажусь рядом с ним, и он переводит взгляд с дрейдла на меня. Мне приходит в голову, что, проснувшись и обнаружив мое отсутствие, он тем не менее спокоен, а когда-то давным-давно подобный сценарий гарантировал бы кризис. Однако его зеленые глаза немного печальны, немного обеспокоены, и он прижимает дрейдл к груди и смотрит вниз на свой айпад, как будто ему почему-то страшно, но он не знает, что сказать.

– Привет, детка, – шепчу я.

Эдди садится ровнее. Он включает AAК и нажимает кнопку повтора.

«Бабча закончила».

Сын оглядывается на меня, спокойно ожидая подтверждения. Дрожь пробегает у меня по спине, и я пристально смотрю на него, пытаясь понять, то ли он говорит, о чем я думаю. Я слышу, как Уэйд подходит к двери, и поднимаю взгляд, чтобы увидеть Келли с затуманенными глазами, все еще в пижаме, идущую за ним. Я знаю, что они оба, вероятно, отчаянно нуждаются в новостях, но мое внимание как магнитом возвращается к Эдди. Он снова повторяет эти слова.

«Бабча закончила».

Я начинаю плакать и слышу нарастающую истерику Келли:

– Что он говорит?! Он говорит, что она умерла?! Мамочка, это неправда, скажи мне, что это неправда! Ты только что вошла и не произнесла ни слова – Эдди никак не мог этого знать!

Я смотрю в их сторону, и мои глаза встречаются с взглядом Уэйда. У меня так сдавило горло, что я не думаю, что смогла бы говорить, даже если бы попыталась, но мне и не нужно поддерживать нашу семью в этот трудный момент, потому что Уэйд притягивает Келли ближе и бормочет:

– В нашем мальчике гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, Келли.

– Но как он мог…

– Я не знаю, медвежонок, – мягко прерывает ее Уэйд. – Я тоже не представляю, как он понял. Но он говорит это с тех пор, как встал с постели в шесть тридцать, так что, по-видимому, он знал.

– Но он не может… – Дочь все еще протестует, когда ее настигает рыдание, потом к ней приходит осознание. Она закрывает глаза руками и выпаливает: – Я буду так сильно скучать по ней!

Уэйд подхватывает ее на руки и садится на диван рядом со мной. Мы жмемся там, как заплаканное трио, целую минуту, пока Эдди не встает. Я печально улыбаюсь ему, неловко застывшему передо мной. Он никого не обнимает. Но протягивает руку и прижимает ее к моей щеке.

В моей семье беспорядок, и все по-другому, но в этот момент горя и печали мы чувствуем себя ближе к единому целому, чем когда-либо, сколько я себя помню. Жизнь имеет свойство разрушать наши ожидания, разбивать наши надежды вдребезги без объяснения причин. Но когда в семье есть любовь, осколки, оставшиеся от наших разбитых мечтаний, всегда можно собрать снова, даже если конечным результатом будет мозаика.

Эта работа в нашей семье еще не завершена, но даже сегодня, в нашем горе, я счастлива от растущей уверенности, что мы все ближе подходим к пониманию того, как разные части могут сочетаться друг с другом таким образом, чтобы это работало для всех.

Эпилог

Я никогда не думала, что мне удастся вернуться на этот холм над Тшебиней, поэтому сегодня я словно в какой-то иной реальности – особенно учитывая разношерстность процессии, в которой я иду.

Эдди впереди, что в последнее время не редкость. Он уставился в свой айпад, а Уэйд стоит прямо за ним. Эдди теперь мастер Google Maps, и он направлял нас всю дорогу от Кракова до точки, которую мы обозначили на карте на прошлой неделе, когда готовились к этой поездке.

Келли идет позади меня вместе с отцом Белахачем из Тшебини и раввином Зольдаком, который присоединился к нам в Кракове. Рядом с ними медленно идут мама и папа. Эта часть нашей небольшой группы обсуждает экономический бум, который переживает Польша с тех пор, как она вступила в ЕС. Чуть раньше я услышала, как священник спрашивал Келли, правда ли ей всего десять лет.

– Ну да, – тихо сказала она. – Но у меня действительно IQ 150. Это дает мне явное преимущество.

Я нахожусь где-то в середине и иду одна. Я снова вдыхаю все это и думаю о том, насколько иначе все выглядит сейчас, когда я здесь, чтобы исполнить последнюю просьбу Бабчи. Трава еще зеленее, маки на заросших полях гораздо ярче.

Я прижимаю к груди маленькую деревянную коробку, которая сегодня привела нас сюда. В ней покоится прах Бабушки и Па вместе с крошечной кожаной детской туфелькой.

Сегодня странные ворота открыты, и здесь уже есть несколько других машин, что меня удивляет. Когда мы приближаемся к поляне, я вижу, что вокруг Эмилии стоят Агнешка, Лия и группа незнакомых мне людей. Некоторые держат в руках цветы, у некоторых – фонари или свечи. Эмилия сидит в инвалидном кресле, я подхожу к ней и целую в щеки.

– Так много людей, – бормочу я Агнешке.

– Это всего лишь мои братья и сестры и несколько их детей, – объясняет Агнешка. – Я надеюсь, ты не возражаешь – мама сказала, что память Алины должна почтить вся наша семья, ведь без нее никто из нас никогда бы не родился. – Когда мои глаза наполняются слезами, Агнешка подмигивает мне. – Вам просто повезло, что мы не взяли с собой внуков и правнуков – так эта компания стала бы вдвое больше.

Я обнимаю Эмилию за шею, и она шепчет мне на ухо несколько успокаивающих польских слов. Я поворачиваюсь и вижу мемориальную доску, которую Эмилия приготовила к этому дню. Под гравировкой, на которой указано имя Томаша Сласки, добавлено несколько других имен.

Алина Сласки 1923–2019

Саул Вайс

Ева Вайс