Ведя напряженную борьбу против сталинской группы, Троцкий использовал в ней не только чисто политические методы. Он стремился противопоставить себя большинству руководства своим более широким кругозором, обширностью знаний, свободным обращением к всевозможным темам, обсуждаемым образованными людьми. Он пытался совместить «пролетарскую революцию», воспевавшую «простых людей» как якобы носителей власти, и огрубление нравов с показным уважением к ценностям культуры и ее носителям.

Троцкий был единственным из высших большевистских деятелей, кто не только признавал совместимость «диктатуры пролетариата» с усвоением достижений культуры (на такой позиции стояли все руководители, начиная с Ленина), но и пытался перевести общие соображения в конкретную плоскость. Именно поэтому многочисленные выступления Троцкого по культурным вопросам были важной частью его политической деятельности, борьбы за самосохранение в высшем эшелоне власти и за расширение влияния путем противопоставления себя партийной иерархии.

Буквально все вопросы быта, охраны материнства, физической культуры, движения рабочих корреспондентов и т. д. освещались им в статьях с точки зрения превращения Советской России (СССР) в объект подражания со стороны низших слоев населения за рубежом. В то же время статьи показывали, что их автор при явной поверхностности был все же на голову выше по кругозору и интересам остальных членов Политбюро (исключая, пожалуй, Бухарина, начитанного, но несравненно более догматичного и боязливого, нежели Троцкий).

Особый интерес представляла группа материалов, которую позже Троцкий включил в 21-й том своего собрания сочинений под общим заголовком «Наука и революция». Сюда вошли, в частности, два важных документа — письмо академику И. П. Павлову[835] и статья «К Первому всероссийскому съезду научных работников».[836]

Письмо Павлову, написанное 27 сентября 1923 года, до 1927 года опубликовано не было. Троцкий обращался к академику не как политик, а как человек, интересующийся проблемами физиологии и психоанализа. Он вспоминал, что в Вене соприкасался с фрейдистами, читал их работы, посещал их заседания. По мнению Троцкого, физиологическое учение Павлова было шагом вперед, ибо оно «спускается на дно и экспериментально восходит вверх». Это были плодотворные рассуждения. Неизвестно, ответил ли Павлов (если ответ был, он не сохранился), но вполне вероятно, что письмо Троцкого ученый показывал своим ученикам и коллегам, перед которыми автор представал как несколько иной большевик, почтительно относившийся к современному естествознанию.

Организаторы Первого всероссийского съезда научных работников[837] пригласили Троцкого выступить с докладом. Это, однако, были как раз те дни, когда он простудился на охоте и появиться на съезде не смог. Статья же его, адресованная съезду, отличалась относительным либерализмом суждений. Он призывал ученых к объективности, предостерегал от «создания казенной науки нового, советского образца». Еще одна не такая уж тривиальная мысль проходила через статью — недопустимость «невежественной ограниченности или, еще откровеннее, самодовольного хамства».

Летом 1922 года, находясь в отпуске и готовясь к политическим боям, Троцкий задумал переиздать свои старые статьи по вопросам литературы и написать к ним предисловие. Но предисловие разрослось, и в один присест Лев Давидович написал довольно большую книгу «Литература и революция», которая вышла в следующем году, в 1924 году появилась вторым изданием,[838] а затем многократно переиздавалась.[839] Троцкий посвятил ее своему другу X. Г. Раковскому.

Хотя книга была выдержана в общепринятых среди большевиков тонах, в ней звучали осуждающие нотки по адресу «диктатуры в сфере культуры». В связи с этим Троцкий приветствовал появление «попутчиков», то есть писателей и деятелей искусства, которые шли на сотрудничество с советской властью, не будучи ее прямыми сторонниками. Термин «попутчики» был изобретен Троцким, а затем это понятие вошло в обиход советского литературоведения и искусствоведения, занимая в них видное место до тех пор, пока Сталин не провел «унификацию» литературы и искусства в 1930-е годы, заставив художников, если они хотели сохранить жизнь и свободу, следовать его предначертаниям. Впрочем, и это не спасло многих от расстрела или ГУЛАГа. Кроме разделов о попутчиках в книге выделялись главы о «внеокгябрьской литературе», футуризме и формальной школе.

В главе, специально посвященной творчеству Бориса Пильняка, к которому в высших кругах относились настороженно, Троцкий приветствовал произведения писателя и заключал: «Талантлив Пильняк, но и трудности велики. Надо ему пожелать успеха».[840]

Даже к тем писателям, чье творчество было ему чуждо либо в политическом, либо в личностном смысле, Троцкий относился не только терпимо, но при необходимости стремился им помочь. Характерно отношение к Федору Сологубу, гротескно-сатирический роман которого «Мелкий бес» Троцкому не нравился, тем не менее он несколько раз откликался на просьбы писателя: просил пересмотреть решение ВЧК о запрете ему на выезд за границу, содействовал предоставлению дачи, предпринимал меры по охране его квартиры в Петрограде.[841]

Позиция Троцкого по отношению к культуре в сравнении с другими большевистскими лидерами действительно была более позитивна, однако это не меняло его общей сугубо «классовой», а точнее, прагматической линии, направленной на подавление инакомыслия, когда оно принимало конфликтный характер или даже только грозило перерасти в таковой.

В истории с «философским пароходом» (то есть с высылкой из России на иностранном пароходе более тридцати виднейших представителей старой интеллигенции — философов, богословов, писателей, литературоведов, экономистов, правоведов, математиков) Троцкий полностью был на стороне Ленина.

Как раз тогда, когда в большевистских верхах вынашивалась идея высылки, появилась книга известного литературоведа Юлия Исаевича Айхенвальда «Поэты и поэтессы»,[842] в которой автор высказывал суждения о творчестве Блока, Гумилёва, Ахматовой и других мастеров слова, не совпадавшие с официальными. Возмущенный Троцкий ответил статьей «Диктатура, где твой хлыст?»,[843] где содержалось прямое подстрекательство: «И этим хлыстом пора бы заставить айхенвальдовцев убраться к черту, в тот лагерь содержанства, к которому они принадлежали по праву».