не знаю, – сказала она. – Мама никогда о таком не говорила. Но о людях рассказывала много. Вот я и подумала: может, она к ним ходила когда-нибудь? Вдруг отец хотел увести ее с собой, и она попробовала? Только не захотела жить в неволе, и чтобы я тоже росла там… такой… ну…

– Какой?

– Никчемной, – после паузы ответила Кьярра. – Ты сам сказал, я намного меньше боевого дракона. И мама тоже. Ну и зачем мы такие нужны?

– Детишек в парке катать, – буркнул я, едва не проткнув себе палец насквозь: похвальба похвальбой, но иголку я в руки не брал давно.

– Ты смеешься, – вздохнула она.

– Не думаю даже. – Я посмотрел на нее. – Думаю, вам с матерью нашли бы применение. Обучать курсантов, к примеру. Не сразу же их сажать на больших зверей…

– Не вышло бы, – покачала головой Кьярра. – Мама была дикая. Ей бы не разрешили.

– А тебе – запросто, если бы ты выросла с людьми. Ты что, жалеешь о том, что этого не случилось? – дошло до меня.

– Да, немножко, – кивнула она и уставилась в огонь. И руку протянула, чтобы перебирать раскаленные угли, но почувствовала мой взгляд и не стала. Поняла уже, что меня от этого зрелища передергивает, будто мне самому в ладонь этих углей насыпали. – Я бы тогда была не одна.

– Но вас с матерью наверняка бы разлучили, причем очень рано, чтобы ты не набралась от нее лишнего, – сказал я. – И она ничему не сумела бы тебя научить. Ты не знала бы, как ходить тайными путями, как охотиться…

– А другие что, не умеют? – поразилась Кьярра.

– Транспортники – точно нет. А боевых вроде бы смолоду натаскивают на живую дичь – потом пригождается, в сражении. Но как повзрослеют, и они просто пайку получают. Где столько охотничьих угодий взять?

– Ох… бедные!

– Твоя мать не желала для тебя такого, уверен. На воле, конечно, частенько бывает холодно и голодно, и одиноко тоже, зато ты сама себе хозяйка.

– Она так же говорила, – сказала Кьярра. – Но одной все-таки… плохо. Знаешь… День, другой, месяц, уже год прошел, а ты все это время молчишь. Не с кем говорить. Разве только с собой, в голове, но это не то.

– Понимаю, – сказал я. – Сам люблю отшельничать, но рано или поздно надоедает.

– Вот! Тебе надоест – ты идешь к людям. А мне куда? – Она шмыгнула носом и, мне показалось, украдкой вытерла глаза плечом. – Я хотела полететь искать других диких, но все собиралась, собиралась… Так и не собралась. Страшно. Здесь все знакомое, а там…

Я хотел потрепать ее по голове, но вовремя остановил руку. Что-то мне подсказывало: Кьярра не оценит такой жест. Она была маленькой, одинокой, но очень гордой. Дракон все-таки.

– Они бы, может, меня еще и не приняли, – сказала вдруг она. – Ну, дикие. Мама никогда не говорила, почему жила одна. Рассказывала про старших, но если я спрашивала, где они, не отвечала.

– Думаешь, она сбежала?

– Наверно. Может, как раз к людям. Но у них не понравилось, а не возвращаться же? Теперь не узнать…

– Может, не было никакого побега, просто старшие погибли, – утешил я. – И она осталась сиротой, совсем как ты теперь.

– Ей было хуже, – подумав, произнесла Кьярра. – У нее была большая семья, а у меня только она.

– А ты думаешь, потери только количеством измеряются?

На этот раз она молчала долго, потом помотала головой:

– Мама у меня была одна. Я бы ее на сто или даже тысячу бабушек с дядюшками не променяла…

Я все-таки протянул руку и дернул ее за вьющуюся прядь – она распрямилась и тут же снова свилась блестящей спиралью.

– Хватит себя жалеть. Примерь лучше. Портной из меня так себе, но сойдет на первое время… Да не раздевайся же ты передо мной!

– Почему? – искренне не поняла Кьярра, успевшая стянуть рубашку и натянуть ту, что я ей подал. – Ой. Я забыла, что у людей нельзя ходить голыми…

– Впредь не забывай. Н-да… – Я смерил взглядом свое рукоделие. Видал я и получше, конечно. – Сойдет. А вот обувь я тебе не стачаю, и моя тебе не подойдет. У тебя нога вдвое меньше моей.

– Мне и так хорошо, – заверила она.

– Не сомневаюсь, но в городе босиком лучше не ходить.

– Тоже нельзя?

– Можно, только легко напороться на какую-нибудь дрянь. Верю, что тебе не страшно порезаться или продырявить пятку, но… Ладно, – решил я, – сейчас отрежу у старых сапог голенища и сооружу тебе хоть какие опорки, сойдет на первое время. Раз ты у меня деревенщина, то в самый раз будет… Потом нормальные ботинки куплю, по мерке.

Проще всего, конечно, было бы напялить на Кьярру юбку до земли, под которой не видно обуви, и замотать в шаль, чтобы уж точно сошла за сельскую девицу из глубинки, но… Юбок в моем гардеробе не водилось, а шить что-то подобное из простыней я не был готов. Да и расцветки они неподходящей.

Впрочем, босота как только не одевается… В городе Кьярру заметят разве что по контрасту со мной: я слишком хорошо выгляжу для того, чтобы возле меня ошивалась такая замарашка. А за мальчишку-посыльного ее выдать не удастся: фигуру еще поди разгляди в бесформенных тряпках, да вот лицо – откровенно девичье, руки маленькие, не знавшие работы, ноги… я уж сказал.

Оставалось надеяться на то, что в темноте – а на дело я собирался идти в сумерках – ее никто не разглядит.

– Ты беспокоишься, – сказала мне Кьярра, и я отвлекся от размышлений.

– Не без того.

– Не надо, – серьезно произнесла она и посмотрела мне в глаза. – Я тебя ни за что не брошу!

Мне даже в голову не пришло улыбнуться, настолько искренне это прозвучало.

Кьярра уверяла, что может попасть в любое место в Талладе, во всяком случае из тех, которые мы миновали с обозом, а еще на речной причал, но я был тверд: меня устраивал только ангар Веговера. Во-первых, оттуда рукой подать до него самого, во-вторых, не встретишь посторонних, а если и окажутся какие-нибудь работники… Им же хуже. Снимать часовых я не обучен, а вот просто отоварить кого-то по голове вполне способен. Но никаких рабочих и тем более посетителей в столь поздний час там не должно было оказаться, если только Веговер не обстряпывал какие-нибудь темные делишки.

Нам повезло – кругом было темно и очень тихо. Было бы, если бы я по прибытии не врезался в штабель каких-то ящиков и не обрушил его.

– Их раньше не было… – прошептала Кьярра, когда утих грохот, а я прекратил ругаться