без тебя…

– Кажется, эту песню крутят в третий раз. – Толькобы не-Шон не заметил, в каком плачевном состоянии я нахожусь!

– Все может быть, – соглашается бармен. – Выопять погрустнели.

Я не просто погрустнела, я готова хлопнуться в обморок,проклятый джин! Вдох-выдох, вдох-выдох, должен же быть этому конец!

– Странно, что никто к нам не подходит. Вернее – к вам.

– Ничего странного. Все видят, что я разговариваю сдевушкой. С симпатичной девушкой. А мешать разговору с девушкой – последнеедело. Разве нет?

– Да.

Уфф!.. Кажется, отпустило. Бутылки и стаканы пересталинаползать друг на друга, вода в аквариуме успокоилась, а люди снова обрелиплоть и кровь. И до меня по-прежнему доносится веселый непрекращающийся гул«Cannoe Rose».

– …И вы всегда располагались под открытым небом? –как ни в чем не бывало, как будто и не было минутной (трехминутной) слабости,спрашиваю я у бармена.

– Старались. Люди должны постоянно видеть солнце извезды. Это благотворно на них влияет.

– А что вы делаете, когда идет дождь?

– Приходите к нам, когда идет дождь, – тогда иувидите.

– Меня наверняка будет ждать феерическое зрелище.

– Это точно. Договоритесь с дождем и приходите.

Мне становится совсем хорошо. Так хорошо, что я откидываюсьна спинку стула и снова закуриваю. Не-Шон – отличный малый, алжирец Али – одиниз самых симпатичных арабов, которых я когда-либо видела (а я перевидала ихнемало), Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан кротки, как овечки, дождя непредвидится, но есть потрясающий коралловый риф за стеклом.

Это что-то!..

– Наверное, трудно ухаживать за ними…

– За кем?

– За рыбами.

– Совсем не трудно. С русалками было сложнее.

– С какими русалками? – Не-Шон просто издеваетсянадо мной. Разыгрывает одинокую подвыпившую девушку.

– С обыкновенными. С теми, которые вечно втягивалиморяков в любовные истории. И все они заканчивались одинаково глупо и одинаковоплачевно. Я бы никогда не связался с русалкой. Здесь плавали одна или две, исовсем не красавицы, я видел и получше и посисястее, уж извините за жаргон…

– Ничего.

– И то успели напакостить. Правда, времена русалок ушлив прошлое – вместе с теми убийствами…

– Романтическими.

– Да. Но я до сих пор нет-нет и вспомню о них.

Не-Шон смеется, его белые зубы ослепляют меня, его нательныйкрест из плодов какого-то растения ослепляет меня, дополнительные источникисвета: серебряный браслет и серебряная серьга.

– Вы ведь шутите, да? Никаких русалок не было.

– Конечно, шучу. Русалок, как это ни прискорбно, несуществует. А вот дельфины у нас и правда жили. Два дельфина-афалины, самец исамка. Совсем недолго, но было на что посмотреть, уж поверьте. Некоторые – такпросто приходили и сидели целый вечер, вперившись в стекло. Был один парень,Франсуа… Вот кто не пропускал ни одного дня! Он был забавный, Франсуа.Рассказывал мне, что не прочь сам подработать в каком-нибудь дельфинарии. Онвроде и устроился туда, но не продержался и дня. Все из-за запаха.

– Из-за запаха? – я едва слышу свой голос, так онтих.

– Запах сырой рыбы, ею кормят дельфинов. А парень егона дух не выносил. Вот такое трагическое стечение обстоятельств. Мне, например,все равно, сырая рыба или апельсин, я запах имею в виду. А вам?

– Мне тоже.

Таких совпадений не бывает. Не существует в природе. Это тотсамый Франсуа. Франсуа Пеллетье. Фрэнки. Один единственный из всех возможных.Трудно представить, что в марокканской Эс-Суэйре зарезали сразу двух Франсуа. Аесли бы зарезали – я бы обязательно узнала о втором.

Это он.

Даже если бы я хотя бы на секунду усомнилась в этом –красная плоская картонка со спичками развеяла бы все мои сомнения. Фрэнки бывалв «Саппое Rose» перед тем, как уехать в Марокко: возможно, спасаясь отнеприятностей, возможно – по какой-то другой причине. Несомненно только, чтоэто он опустил пустую картонку в мою сумочку.

Это он. Больше некому.

Диджей на Ибице, рекламный агент по продаже сухихстроительных смесей, менеджер в фирме по изготовлению сейфов, менеджер в фирмепо производству сыров, сомелье, сотрудник дельфинария, не проработавший в нем идня. Он не врал мне, Фрэнки. Во всяком случае, в том, что касалось дельфинов.Но даже правда о себе, которой Фрэнки поделился с совершенно незнакомой ему женщиной,ни на сантиметр не приближает меня к ответу на вопрос:

зачем он сделал это?

Зачем он сунул картонку мне, страшно далекой от Европы, и отблагословенной Франции, и от Парижа, и от кочующего по Парижу цыганистого бара«Саппое Rose»? Я ведь не говорила ему, что собираюсь в Старый Свет, я и несобиралась туда, у меня и мысли такой не было, тогда зачем он так поступил?

Затем… Затем…

Затем, что больше никого не было рядом!

Никого, кроме меня.

Внезапно пронзившая меня догадка расставляет все по своимместам, теперь она кажется мне единственно возможной, теперь она кажется мнеединственной: Фрэнки угрожала опасность, серьезная опасность, последствиякоторой он не мог просчитать и – в конечном итоге – не просчитал. Единственное,что оказалось у него под рукой, – дурацкое воспоминание о спичках изпарижского бара. Единственное, что оказалось у него под рукой, – дурацкаяя. Вряд ли он надеялся на меня, смешно надеяться на дамочку, навсегдазастрявшую в североафриканской глуши.

Он и не надеялся.

В самый последний момент он поступил так же, как поступаютвсе, когда либо попавшие в кораблекрушение и вынесенные волнами на пустынныйберег пустынного острова. Он отправил послание в бутылке: может быть, возможно,peut-etre[44] спустя много часов, много дней, много лет бутылкабудет выловлена и послание прочтут – важно лишь, чтобы его текст не стерся, небыл смыт водой.

Он – стерся. Он – смыт.

И я совершенно не знаю, что мне делать дальше. Совершенно.

– …Эй, красотка! – Не-Шон щелкает пальцами передмоим носом, и только это приводит меня в чувство. – Что с вами? Сначалагрустили, а теперь и вовсе отключились. На джин вроде пока никто не жаловался…

– И я не собираюсь. Просто задумалась о своем приятеле.

– Том самом, от которого получили сувенир.

– Да.

– Я уже говорил вам – всех завсегдатаев я знаю поименам. И Фрэнки мне не попадался. Должно быть, ваш приятель заходил сюда лишьоднажды.