– Тогда заглядывайте просто так. У нас полнозамечательных парней, жаждущих познакомиться с красотками.

– Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан? И коротышка Венсанпо прозвищу Хорек?

Приложенный к губам палец – такой реакции от всесильногобармена, обладателя хорошо развитой мускулатуры и разбойной физиономии, я неожидала.

– Ш-шш… Не произносите их имена всуе!

– Это чревато неприятностями?

– Для красоток – всегда. С правилами хорошего тона онинезнакомы. А у вас, оказывается, отличная память. Запомнили имена, которые врядли вам пригодятся.

– Память самая обыкновенная. Ведь и вы знаете массутаких имен. И любой другой. Так что в этом я нисколько не отличаюсь отбольшинства.

– В этом – может быть. А во всем остальном…

– Что?

– Вы совсем не простая. Совсем. Вы та еще штучка. «Таеще штучка» – вовсе не комплимент. И не первое подвернувшееся под руку слово, вотличие от универсальной «красотки». В голосе не-Шона мне чудитсянастороженность, скрытая угроза и еще что-то… Что-то, что позволяетпредположить: странный бармен знает обо мне больше, чем знаю я сама. Илидумает, что знает.

Мне пера покинуть «Cannoe Rose». Я и так задержалась здесьдольше, чем предполагала.

– Спасибо за гостеприимство.

– Остались довольны посещением? – живоинтересуется не-Шон.

– Еще бы.

В подтверждение своих слов я вытаскиваю из стеклянной чашинесколько картонок со спичками и бросаю их на дно рюкзака. Это должно означать:красотка обязательно поделится впечатлениями о баре с людьми, чьи имена значатдля нее больше, чем просто упоминание через запятую.

– Я не слишком размахнулась?..

– Не слишком, – успокаивает меня бармен. –Берите, сколько хотите. Они для того здесь и лежат.

И еще для многого другого, бедный Фрэнки!..

Вашей любви -

Это все, чего жаждет мое разбитое сердце.

Но вместе мы не будем никогда. И потому -

Я отпускаю вас на волю.

И я хочу, чтоб вы нашли приют от бури и огонь.

Который вас согреет.

Но больше всего я хочу

Вашей любви…

Всхлипы музыкального автомата несутся мне в спину, «любовь»– вот последнее, что я слышу, оставляя «Саппое Rose».

Занятный кабачок.

Надо бы вернуться в него еще раз, говорю я себе, прекраснозная, что больше не вернусь.

* * *

…Пролом в стене, коридор с коптящими факелами, арка снизкими хлопающими дверцами, – теперь должна наступить очередь коридора сплохим освещением: за время моего пребывания в баре освещение нисколько неулучшилось, наоборот – стало еще хуже. Лампочки под потолком едва подаютпризнаки жизни, не хватало, чтобы они погасли прежде чем я доберусь до концакоридора! Расстояние совсем не криминальное, метров двадцать – двадцать пять,быстрым шагом я преодолею их за несколько секунд, а еще можно припустить бегом.

Мне совсем не нравятся дряхлые источники света, от них можнождать любой подлости. Такой, как эта, например: судорожно померцав, они гаснут.

Все разом.

Коридор погружается в темноту, вот проклятье!..

Новая жизнь вовсе не избавила меня от страхов и фобийпрежней: темнота так и осталась моим врагом, препятствием, которое труднопреодолеть. Система координат потеряна безвозвратно, и я снова оказываюсь вбезвоздушном, беззвездном пространстве; с кожей, липкой от пота, с зажмуреннымиглазами, с запоздалыми сожалениями по поводу не купленного когда-то самоучителяпо испанскому.

Да-да, я могла бы изучить испанский, и тогда мои познания внем не ограничивались бы тупой фразой «estoy en la mierda», и мне был бы понятенсмысл слова «capoeira»

(с чего я взяла, что оно – испанское?) и почему вообще ядумаю об испанском, тоже нашла время!..

Мерседес.

Она во всем виновата.

Мерседес посмеялась бы надо мной, надорвала бы живот отхохота: женщина, взрослая настолько, что уже успела побывать в роли обвиняемойв убийстве, боится темноты, как маленький ребенок. Впрочем, если я думаю обиспанском и о Мерседес, – значит, и страх не такой тотальный, не такойвсепоглощающий, каким был раньше. Осталось справиться с его физическимипоследствиями, а именно – с полной разбалансировкой движений, и с ощущением,что ни верха, ни низа не существует.

Они существуют.

Как существуют пол и потолок, как существуют коридоры позадии впереди меня, как существует бар «Cannoe Rose», и Этот город, иблагословенная Франция, и красный кабриолет Слободана Вукотича, и мой другДоминик. Как существуют спички на дне рюкзака. И зажигалка.

Но за ними я не полезу – избавляться от страха нужно, неприбегая к подручным средствам. Я должна двигаться вперед, к концу коридора,ведущему еще к одному коридору. И к выходу. Auanti tutta[46]Сашa! – как сказали бы на родине Национального музея мотоциклов, какоготолько словесного дерьма не понапихано в моей бедной голове!..

Мне кажется, что я стою на месте, хотя, определенно,какое-то движение происходит: об этом свидетельствует темно-серый прямоугольниквпереди, с каждым мгновением он становится все светлее и светлее. Я таксосредоточена на нем, что поначалу совершенно не слышу шагов позади. Между темв коридоре появился кто-то еще. Ничего экстраординарного в этом нет: в баребыло полно посетителей, мой уход просто совпал по времени с еще одним уходом.Но темнота и здесь выворачивает все наизнанку, и ее боязнь канализируется в новоерусло – меня преследуют! Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан, за годыоколофутбольных бесчинств спевшиеся настолько, что даже двигаются в унисон, несоздавая лишнего шума; не-Шон предупреждал – они те еще ребята, и сам не-Шон –темная лошадка, зачем я только сунулась сюда, зачем настаивала на знакомстве сФрэнки, на близкой дружбе с ним? И кто он такой на самом деле, дельфиний фанатФрэнки? Горло, обработанное опасной бритвой, – не самая лучшая верительнаяграмота, не самая лучшая рекомендация, кажется, я непроизвольно перешла на бег,припустила во все лопатки, еще немного и…

Ступеньки.

Я совсем забыла о них.

Три ступеньки, я спотыкаюсь о нижнюю и больно ударяюсьлоктем о верхнюю, драгоценные секунды потеряны, хотя и появился свет впереди.

– Не ушиблись? – раздается голос прямо надо мной.

Не-Шон.

– Слегка.

– Давайте-ка я вам помогу…

Он протягивает мне руку вместо того, чтобы ударитьчем-нибудь тяжелым по башке. Бутылка с джином для этой цели подошла бы, ноникто не собирается причинять мне зло. Так кажется на первый, свободный отсумрака взгляд.